Астрид Линдгрен. Лучшие сказки

Казалось бы, девочка, появившаяся на свет при таких необычайных обстоятельствах, должна была бы обладать волшебной силой. Скажем, как Пеппи. Или хотя бы каким-то волшебным свойством — например, умением летать, или, допустим, видеть на огромном расстоянии, как горные орлы, или читать чужие мысли. Или, едва поднявшись на ножки, сразу же пуститься в пляс. Но ничуть не бывало. Девочка, родившаяся в разбойничьем замке в ту грозовую ночь, оказалась самой обычной малюткой, беспомощной, как все новорожденные. Такую не покормишь, и она умрет с голода, не завернешь в одеяльце, и она простынет. Да и плакала она, как все младенцы на свете, пока Ловиса, как и все матери на свете, не приложила ее к своей груди.

Почему же Астрид Линдгрен, великая выдумщица, не наделила эту «грозовую» девочку никаким сверхъестественным даром? Почему маленькую Рони Астрид Линдгрен сделала обыкновенным ребенком? И если это самый обыкновенный ребенок, то при чем тут разбушевавшиеся стихии, расколовшиеся надвое скала и разбойничий замок? Зачем писательнице вдруг понадобились такие чрезвычайные обстоятельства, такой приподнятый торжественный тон? Да очень просто: она как бы бьет в барабан, привлекая ваше внимание, как в старину глашатай на городской площади били в барабаны, чтобы сообщить горожанам какую-то важную весть: «Слушайте, слушайте! Слушайте все!»

Ведь на этот раз прожившая долгую жизнь писательница обращается не только к вам, ребята, но и ко взрослым: «Слушайте, слушайте! Слушайте все!»

Гремят первые страницы повести, собирая вокруг себя все больше и больше людей, потому что Астрид Линдгрен на этот раз не забавляет, не учит весело уму-разуму, как прежде, а говорит о самом главном — о жизни на земле.

Да, на этот раз Астрид Линдгрен говорит о вечном — о рождении и смерти, о любви и ненависти, о родителях и детях. И о сегодняшнем, о том, что не может не волновать каждого думающего человека в наше неспокойное время, когда равновесие в мире стало таким зыбким, а угроза войны такой пугающей, когда цивилизация порой грубо и нерасчетливо теснит прекрасный мир живой природы, грозя ему гибелью. Но на все эти жгучие вопросы писательница отвечает не рассуждениями, а художественными образами, имеющими помимо прямого смысла еще и иносказательный, метафорический смысл. Раскрыть их не обедняя, невозможно, и все же хочется сказать, что образ расколотого надвое замка и зияющей пропасти между его половинками, несомненно, навеян современным состоянием мира с его запасами ядерных бомб и ракет, это образ, возникший в тревожное время и как нельзя лучше это тревожное время выражающий. К такого же рода метафорам относится и небывало холодная, затянувшаяся, просто нескончаемая зима и голод, чуть было не умертвивший всю шайку Борки, и злобные, жаждущие крови друды, зловеще кружащие над зеленым лесом, этим ярким олицетворением вечно живой жизни.

Я хочу уточнить: расколотый замок, холодная зима, голод в шайке Борки, зловещие друды — все надо в первую очередь понимать буквально, и из этого буквального смысла и складывается история, здесь рассказанная. И, конечно же, ее интерес, ее занимательность вовсе не в иносказании, а в ней самой, в тех волнующих событиях, в тех приключениях и опасностях, которые не могут не захватить читателей, потому что они очень увлекательны. Но при этом все в этой повести имеет еще и иной, поэтический, метафорический смысл, являясь как бы отсветом, или, если угодно, эмоциональным отзвуком тех отнюдь не сказочных бед, которые уже многие годы угрожают человечеству. Что это за беды, все знают — это гонка вооружений, голод, опустошающий многие страны, бессмысленный жестокий терроризм, разрушение окружающей среды. И вполне естественно, что у Астрид Линдгрен, большого, честного и очень чуткого к пульсу современной жизни художника, все той же Астрид Линдгрен, которая в свое время сочинила «Малыша и Карлсона», сложилась теперь, в наши дни, эта удивительная сказка о Рони, дочери разбойника. Впрочем, точнее было бы назвать ее не сказкой, а сагой о Рони. Так в древней скандинавской литературе назывались героические сказания в прозе, и Астрид Линдгрен не просто вдохновилась этим эпосом, но и сумела на рубеже третьего тысячелетия нашей эры как бы возродить эту родовую сагу во всем ее стилистическом своеобразии. Именно эта форма сказа, где торжественный и приподнятый, то, что называется, «высокий» стиль прекрасно уживается с грубоватым народным просторечием, а трагическое — со смешным, оказалась наиболее пригодной для писательницы, чтобы выразить самое заветное, итог своих размышлений о жизни, о будущем, и так выразить, чтобы ее услышали. И ее услышали. Услышали во всем мире. Об этом свидетельствуют гигантские тиражи, которыми издается «Рони, дочь разбойника» не только в Швеции, где эта повесть уже шестой год занимает чуть ли не первое место в списке бестселлеров, но и во многих странах Европы и Америки, на языки которых ее перевели.