Астрид Линдгрен. Лучшие сказки

— Иди спать, Рони, — сказала Ловиса. — А я посижу здесь и тоже немного подремлю. А когда рассветет, уйду.

— Я хочу заснуть у тебя на коленях, — сказала Рони. — И чтобы ты спела мне Волчью песнь, как раньше.

И тут она вспомнила, как однажды сама попыталась спеть Бирку Волчью песнь и как из этого ничего не получилось.

Никогда в жизни она больше не будет ему ничего петь, это уж точно!

Но Ловиса запела. И снова мир стал таким, каким должен быть. К Рони вернулась ее детская безмятежность. Примостив голову на коленях у матери, она спала под звездами глубоким сном и пробудилась, только когда совсем рассвело.

Ловисы уже не было. Но она не взяла с собой своего серого платка, она укрыла им дочку. Рони почувствовала тепло этого платка, как только открыла глаза, и глубоко вдохнула его запах. «Да, он пахнет, как Ловиса, — подумала она, — ее платок пахнет, как тот живой зайчик, который у меня когда-то был».

У очага, съежившись, сидел Бирк, он уперся лбом в ладони, и его медные волосы свисали, закрывая ему лицо. Он показался Рони таким безнадежно одиноким, что ей стало больно. Она сразу все забыла и, волоча по земле платок Ловисы, пошла к нему. Но заговорить с ним сразу не решилась — кто знает, быть может, он хочет, чтобы его оставили в покое.

Но в конце концов она все же спросила:

— Что с тобой, Бирк?

Он взглянул на нее и улыбнулся:

— Сижу и грущу, сестра моя.

— О чем? — спросила Рони.

— О том, что моей сестрой ты бываешь только тогда, когда происходит что-нибудь плохое, ну, как вчера с водопадом. А стоит Маттису позвать тебя, и я тебе уже не брат. Поэтому я и веду себя так глупо. И от этого мне еще грустнее. Вот и все.

«А кому не грустно, — подумала Рони. — Могу ли я не грустить, когда я перед всеми виновата?»

— Да я и не имею права тебя в чем-нибудь упрекнуть, — продолжал Бирж, — все идет так, как должно идти, это я знаю.

Рони испуганно вскинула на него глаза.

— Но ведь ты не откажешься быть моим братом?

— В этом-то все и дело, — сказал Бирк. — Я твой брат навсегда, и ты это знаешь. Но теперь я скажу тебе, почему мне так хотелось прожить это лето спокойно, безо всяких посланцев из вашего замка, и почему я не выношу разговоров о зиме. Если, конечно, ты это хочешь знать.

Больше всего на свете Рони хотелось знать именно это. Она уже много раз спрашивала себя, почему Бирка не пугает зима. «Теперь лето, сестра моя», — говорил он ей всякий раз так спокойно, словно зима никогда и не наступит.

— У нас с тобой есть только это лето, — сказал Бирк. — Без тебя жизнь потеряет для меня всякую цену… Понимаешь?… А когда наступит зима, тебя уже не будет рядом. Ты вернешься в ваш замок.

— А ты? Где ты будешь?

— Здесь, — ответил Бирк. — Конечно, я могу попросить, чтобы меня пустили назад, в башню Борки. Никто меня не выгонит, это я знаю. Но зачем? Тебя я ведь все равно потеряю, даже видеть тебя не буду. Поэтому я останусь в Медвежьей пещере.

— И замерзнешь тут, — сказала Рони.

Бирк рассмеялся:

— Бабушка надвое сказала, может, замерзну, а может, и нет! Я даже надеюсь, что ты будешь иногда приходить ко мне на лыжах, приносить хлеб и соль. А главное, притащишь мне сюда волчью шкуру. Но боюсь, тебе не удастся унести ее из вашей башни.

Рони покачала головой.

— Если эта зима будет такой же, как прошлая, то о лыжах и говорить нечего. Я просто через Волчью Пасть не пройду. Останешься тут по такой зиме, и тебе конец, Бирк, сын Борки.

— Конец так конец, — сказал Бирк. — Но сейчас лето, сестра моя.

Рони как-то странно посмотрела на него.

— Лето… Зима… А кто сказал, что я вернусь в замок Маттиса?

— Я. Сама не пойдешь — я потащу тебя, надо будет, на руках отнесу. Если уж здесь замерзать, то мне одному. Но сейчас лето, и все.

Вечно лето длиться не может, это он знал, и Рони тоже. Но они жили так, словно оно будет длиться вечно, и старались, насколько возможно, заглушить мучительные мысли о зиме. Они хотели насладиться каждым часом этого лета, от предрассветной мглы до черноты ночи. Мелькали дни за днями, они жили словно в каком-то чаду, ни о чем не заботясь. Ведь у них было еще немного времени впереди.

— Только бы ничто не испортило нам эти дни! — сказал Бирк.

И Рони ни о чем другом не думала.

— Я собираю лето, как пчела мед, — сказала Рони. — Собираю летние запасы, которыми буду питаться, когда наступит зима. И знаешь, из чего они состоят?

И она стала рассказывать, как сказку:

— Это будет такой огромный-преогромный пирог. Тесто у него из солнечных восходов, спелой черники, веснушек, которыми усеяны твои руки, лунной дорожки на реке, ярких звезд на черном небе и соснового бора, когда он гудит от зноя… А начинка у этого пирога из солнечных бликов, что горят на стволах сосен, из дрожащих капелек грибного дождя на сосновых иглах. А еще там скачут белки и зайцы, бегают лисицы, и лоси, и дикие кони — весь наш табун. И конечно, купание в реке, и когда мы мчимся верхом… Ну, сам видишь, я пеку этот пирог из всего, что есть лето.

— Отличный пирог из лета! — восхитился Бирк. — Пеки такие всегда.