Астрологiя въ наши дни

Оставимъ теперь на время новую плѣнницу земли, которая въ сопровожденіи генія хранителя во исполненіи воли Создателя направляется въ юдоль скорби и плача. Сопутникъ ея останется неотлучно при ней во все время ея земной жизни и голосъ его будетъ голосомъ совѣсти, голосомъ предчувствій, голосомъ друга, не имѣющаго права дѣйствовать, а только предупреждать. Этотъ геній превращается какъ бы въ Луну нашей души, отражая для нея свѣтъ истины и озаряя путь въ темнотѣ нота. Но разстанемся на время съ этимъ волшебнымъ вымысломъ и послѣдуемъ за другимъ разсказчикомъ — историкомъ, повѣствованіе котораго напомнитъ намъ дивныя сказки фей. Я не ручаюсь ни за вѣрность его хронологіи, ни за дѣйствительность всего имъ воображаемаго и удивляюсь лишь, какъ при сіяніи современной науки существуютъ подобныя абсурдности, претендующія на званіе науки, и какъ находятся охотники писать, читать и изучать бредни безумства. Передо мною книга англичанина Синнета (Sinnet) эзотерическій буддизмъ. Французъ Eugène Nus приводитъ выдержки изъ нея въ своемъ сочиненіи

La recherche des Destinées, a другой его соотечественникъ Stanislas de Guaita въ пространномъ этюдѣ о проклятыхъ наукахъ (Sciences Maudites) нисколько не опровергаетъ выводы индусскихъ учителей и смѣло заявляетъ, что эволюція есть искупленіе духа. Безъ сомнѣнія, могутъ спросить и насъ, почему мы тоже интересуемся всѣми этими пустяками, не имѣющими достаточно солидной почвы для ихъ основанія? На это мы отвѣтимъ, что являемся лишь бытописателемъ старины, совершенно безпристрастнымъ разсказчикомъ, который, отперевъ хранилище древнихъ книгъ, дѣлится съ слушателями узнаннымъ изъ нихъ. Мы думали вначалѣ, что средневѣковое увлеченіе проклятыми науками прошло вмѣстѣ съ представителями этихъ канувшихъ въ вѣчность годовъ, и были какъ нельзя болѣе поражены встрѣтить маговъ и астрологовъ тамъ, гдѣ менѣе можно было ожидать, а именно среди докторовъ, химиковъ и тому подобныхъ ученыхъ натуралистовъ. Конечно, во всякой семьѣ не безъ урода; исключенія идутъ рука объ руку съ правилами, день съ ночью, истинное знаніе съ шарлатанствомъ. Поэтому, очень естественно, что первая мысль была похожа на обвиненіе или, лучше сказать, на подозрѣніе маговъ и волшебниковъ въ шарлатанствѣ. Но изумленіе возросло еще больше, когда оказалось, что подобное объясненіе рушится само собой, ибо кудесники ни только не извлекали изъ своихъ познаній какой-либо матеріальной для себя пользы, но совсѣмъ забывали себя, живя лишь для другихъ. Въ наше просвѣщенное столѣтіе столь неестественное явленіе, глася о ненормальныхъ умственныхъ способностяхъ великихъ маговъ, наводитъ столбнякъ на зрителя, а въ скучныя минуты можетъ послужить хорошимъ развлеченіемъ. Я замѣтилъ, что чтеніе магической ерунды магически разгоняетъ сплинъ и хандру и освѣжаетъ усталый мыслить мозгъ нечистою, должно быть, силой, потому что трудно допустимо что-либо иное. Во всякомъ случаѣ противъ томленія и безпричинной тоски — это очень хорошее средство, т. е., я говорю о сочиненіяхъ волшебниковъ, именующихъ себя оккультистами. И вотъ, начавъ знакомиться съ премудростью ихъ именно лишь съ намѣреніемъ избавиться отъ злодѣйки— тоски, мы мало-по-малу такъ увлеклись сказсками фей, что задумали разсказать ихъ и другимъ съ доброю цѣлью развеселить ихъ въ свободныя минуты между службой и винтомъ. Я долженъ оговориться и прибавить, что нерѣдко одинъ и тотъ же предметъ производитъ не одинаковое впечатлѣніе или, какъ поется въ оперѣ Демонъ, золотая рыбка, плавающая въ Арагвѣ, не всѣмъ бываетъ видна. Поэтому и патентованное мое лекарство можетъ оказаться въ иныхъ случаяхъ недѣйствительнымъ, особенно, если станутъ ожидать отъ него исцѣленія, нежелающіе этого исцѣленія. Для всякой вещи свое время, сказалъ мудрый Соломонъ. На меня же разсказы старины производятъ всегда чарующее впечатлѣніе и иной разъ такъ увлечешься ими, что кажется, будто все въ нихъ заключающееся — правда, переживалось живыми людьми и міры шли, дѣйствительно, той дорогой, испытали, дѣйствительно, ту судьбу, тайны которой проникла ясновидящая Сивилла. Мистикъ семнадцатаго столѣтія, о которомъ мы уже упоминали, Генрихъ Кунратъ[64]

рисуетъ величественную картину царства Хаоса, этой первоначально сотворенной субстанціи. На поверхности Двойныхъ Водъ духъ жизни Roûach вызываетъ къ бытію сѣмена, брошенныя въ бездну Хаоса, и геніи міровъ слѣдятъ за исполненіемъ предвѣчнаго плана… Интересующіеся найдутъ не мало занимательныхъ описаній въ «Амфитеатрѣ вѣчной мудрости» знаменитаго Лейпцигскаго философа и алхимика. Особенно интересуетъ его моментъ паденія универсальнаго человѣка, причину какового явленія онъ видитъ въ жаждѣ самостоятельнаго индивидуальнаго существованія[65]. Присоединяясь къ мнѣнію египтянина Хозарсифа, онъ даетъ наименованіе

Nahach тому внутреннему чувству, которое дало толчекъ, вызвало, лучше сказать, побужденіе пріобрѣсти свободу даже путемъ страданія. Но подобно тому, какъ лучъ обладаетъ лишь бытіемъ относительнымъ и зависитъ отъ своего источника, такъ и души, отдѣлившіяся отъ первоначальнаго своего источника, лишась свѣта, питавшаго ихъ, составлявшаго настоящую его жизненную силу, видоизмѣнялись все больше и больше, по мѣрѣ удаленія отъ бывшаго ихъ жилища. Въ дальнѣйшемъ своемъ пути души фатально сдѣлались добычей матеріи

[66] и снизошли до степени животныхъ, растеній и минераловъ. Такъ произошла матерія, но скрытый въ ней духъ, встрѣтивъ преграду своему стремленію, найдя это препятствіе въ самой сущности матеріи, долженъ былъ, въ силу реакціи, начать обратное движеніе, чтобы снова слиться съ первоначальнымъ своимъ источникомъ. «Въ самомъ паденіи души, прибавляетъ Khunrath, была скрыта надежда на спасеніе, потому что фатальный законъ не позволилъ бы ей переступить извѣстный пунктъ, и покинувшій рай бѣглецъ, мученикъ потомъ своихъ собственныхъ дѣлъ, мощью непостижимой намъ любви все-таки долженъ быть возвращенъ въ обитель лаженства». Stanislas de Guaita обращаетъ вниманіе на то, что слова: «духъ снизошелъ до степени животнаго, растенія и минерала» выражаютъ, что духъ пріобрѣлъ всѣ качества ихъ въ зародышѣ. Мѣсто дѣйствій духа въ данномъ случаѣ есть міръ астральный, который, собственно, и представляетъ міръ паденія души, тогда какъ физическій міръ является мѣстомъ эволюціи духа.