Астронавты в лохмотьях. Деревянные космолеты

К тому времени, когда Толлер добрался до стены, огораживающей участок перед домом, у него пересохло в горле; максимум, на что он был способен, это сдерживать дрожь.

Под ним был синерог из королевских конюшен, а потому Толлеру пришлось спешиться и самому отворить ворота. Он провел животное во двор и там отпустил. Синерог побрел к каменной поилке, а Толлер окинул взглядом знакомый сад с холеными декоративными кустарниками и клумбами. Джесалла сама ухаживала за ними, и ей это нравилось. Везде, куда ни глянь, ощущалась ее умелая и заботливая рука. Все кругом предвещало ему скорую встречу с женой.

Он услышал, как распахнулась передняя дверь, обернулся и увидел стоящую на пороге Джесаллу в длинной — до щиколоток — темно-синей мантии. Волосы ее были изящно уложены, серебряная лента напоминала диадему. Никогда раньше Толлер не видел жену такой красивой и такой грозной; когда же он заметил на ее губах улыбку, бремя вины стало поистине невыносимым. Он тоже улыбнулся, но получилась лишь убогая гримаса. Ему хотелось подойти к Джесалле, а ноги точно в землю вросли. Она сама к нему приблизилась и поцеловала в губы, поцеловала нежно, но сразу оторвалась и шагнула назад, чтобы окинуть его взглядом с головы до ног.

— Невредим, — кратко заключила она. — Толлер, я так за тебя боялась. Говорят, там было невероятно опасно… Но теперь я вижу, что ты жив, и снова могу дышать.

— Джесалла… — Он взял ее за руки. — Нам с тобой надо поговорить.

— Конечно, надо. Но ты, наверно, проголодался и пить хочешь. Входи, я накрою на стол. — Она потянула его за собой, но он не тронулся с места.

— Мне кажется, будет лучше, если я останусь здесь.

— Почему?

— Может быть, услышав мой рассказ, ты не захочешь пускать меня в дом.

Джесалла задумчиво посмотрела на него и повела к каменной скамье. Усадила, опустилась рядом и придвинулась. От прикосновения ее бедра Толлер почувствовал возбуждение и одновременно — смущение.

— Итак, милорд, — произнесла она беспечным тоном, — в каких смертных грехах вам угодно покаяться?

— Я… — Толлер опустил голову. — Я был с другой женщиной.

— И что с того? — На лице Джесаллы не дрогнул ни один мускул.

Толлер опешил.

— Ты, наверно, не поняла… Я имею в виду, что был с другой женщиной в постели.

Джесалла рассмеялась:

— Толлер, я знаю, что ты имеешь в виду. Я же не дура.

— Но… — Толлеру никогда не удавалось предугадать реакцию жены; вспомнив об этом, он насторожился. — Ты не сердишься?

— Ты ведь не собираешься привести эту женщину сюда и посадить на мое место?

— Тебе же прекрасно известно: на такое я не способен.

— Да, Толлер, знаю, у тебя доброе сердце. Кому и знать, как не мне, мы ведь столько лет вместе прожили. — Джесалла улыбнулась и ласково опустила ладонь на его запястье. — Так что у меня нет причины сердиться и упрекать тебя.

— Но ведь это неправильно! — взорвался Толлер, совершенно сбитый с толку. — Раньше ты такой не была. Откуда это равнодушие? Разве можно спокойно относиться к тому, что я сделал?

— Повторяю, ты мне ничего плохого не сделал.

— Неужели мир перевернулся? — спросил Толлер. — Значит, по-твоему, изменить постоянной жене — это вполне нормально. Нет ничего плохого в том, что мужчина предает любимую женщину…

Джесалла опять улыбнулась, на этот раз сочувственно.

— Бедняжка Толлер, ты так ничего и не понял. Неужели ты до сих пор не догадался, почему все эти годы томился, как орел в клетке? Почему хватался за любую возможность рискнуть головой? Признайся, для тебя это неразрешимая загадка.

— Джесалла, ты что, стараешься меня разозлить? Сделай одолжение, не говори со мной, как с ребенком.

— Но ведь в этом-то все и дело! Ты ребенок. И никогда не повзрослеешь.

— Да вы все точно сговорились! Пожалуй, будет лучше, если я тебя сейчас оставлю и приеду как-нибудь в другой день. Может, мне улыбнется фортуна и ты не будешь говорить загадками. — Толлер привстал, но Джесалла усадила его обратно на скамью.

— Только что ты говорил об измене любимой женщине, — произнесла она тоном, мягче и добрее которого ему не доводилось слышать. — Вот тут-то и кроется источник всех твоих бед. — Джесалла умолкла, и впервые с той минуты, как она вышла встречать Толлера, ей отказала уверенность в себе. Или ему померещилось.

— Продолжай.

— Милый мой Толлер, вся беда в том, что ты меня больше не любишь.

— Ложь.

— Нет, Толлер, это правда. Я всегда знала: любовь живет тем дольше, чем слабее тлеют ее угольки. Яркое пламя хорошо только вначале. Если б ты тоже это понял, если б смирился, то был бы, наверно, счастлив со мной… Но ведь это не для тебя! Совершенно не для тебя! Взгляни, во что ты еще влюблен: в армию, в небесные корабли, в металлы. Ты неисправимый идеалист, ты вечно на пути к недосягаемой сияющей вершине. А когда она оказывается миражем, ты не успокаиваешься, пока не находишь замену.

Ее слова жалили Толлеру сердце, и где-то в глубине души зашевелился ненавистный червь разочарования.

— Джесалла, — произнес он как мог рассудительно, — не слишком ли много воли ты даешь воображению? Ну скажи, разве может человек влюбиться в металлы?