Асы немецкой авиации

Галланду не хватало самолетов, топлива, боеприпасов, обслуживающего персонала, механиков, вообще всего. Только с пилотами у него не было проблемы. Вдобавок я знал, что хотя я был уже старшим офицером и опытным пилотом, я был много моложе этих стариков. Вдобавок в JG-52 я чувствовал себя, как дома. Исключая короткое время, проведенное в JG-53, эта эскадра была моим единственным домом, все мои друзья служили там, исключая тех, кто погиб или был переведен в другую часть.

Я пробыл в Лехфельде три недели, пока не закончил подготовку. Моя эскадра снова была переведена в Румынию, а потом одна группа была отослана в Чехословакию, где мы летали с аэродромов с твердым покрытием. В результате мы оказались между русскими и американцами. Однако после четырех дней отпуска я получил телеграмму с приказом лететь в Кёнигсберг. Уши в это время была на шестом месяцем. Полагаю, это случилось во время нашего медового месяца.

Нашим врачом был доктор Россбах, который также лечил Герда и Кристи Баркгорн. Кристи также забеременела во время их медового месяца, позднее у них родилась дочь. К сожалению, после войны они оба погибли в автокатастрофе. Это было ужасно – пережить войну, бомбежки, глупость нацистов и погибнуть по-глупому.

1 апреля я вернулся в свою часть, но продолжал беспокоиться об Уши и ребенке. Я думаю, она должна была родить на первой неделе июня. Я знал, что бомбежки были для нее проблемой. Герта Ралль потеряла четверых детей, после бомбежек у нее случались выкидыши. Последний произошел, когда она была уже на шестом месяце. Я не хотел, чтобы такое же произошло с Уши. Но при бомбежках существовал риск погибнуть. Я уже был в плену, когда наш сын родился на два месяца раньше срока 21 мая 1945 года. Я узнал об этом лишь 10 лет спустя.

Мне дали два дня отдыха после того, как меня снова подбили зенитки. Я это время мы находились вблизи Будапешта. У меня было достаточно времени, чтобы добраться до Вены, и я отправил Уши телеграмму с предложением встретиться. Это было невозможно, так как железнодорожная линия была разрушена бомбежкой, поэтому я взял с собой Биммеля. Мы сели на поезд, они имели отдельные вагоны для офицеров и рядовых, но я хотел, чтобы он был вместе со мной. Когда я отправлялся в туалет, он караулил багаж. Кондуктор проверил билеты, что вызвало проблемы, так как Биммель был рядовым. Но когда кондуктор увидел мои Бриллианты, он сразу замолчал, а потом принес коньяк и сигары. Все уладилось.

Я боялся попасть в плен в России, а это была вполне реальная опасность. Бомбежки наших городов также беспокоили нас, так как семьи были дороги всем нам. Мне кажется, что больше всего я опасался, что Уши меня не дождется, поэтому я пытался увидеть ее во время каждого своего отпуска. Ордена означали отпуск и лишь потому были привлекательны. Если бы у меня был выбор потерять ее или отказаться от всех наград, я отослал бы все ордена назад. Она была любовью всей моей жизни.

Позднее я узнал, что русские точно знали, кто я, и что Сталин назначил награду в 10 000 рублей за мою голову. Позднее ее увеличили до 100 000 рублей. Мы с Руделем стали самыми драгоценными призами, разве что за исключением самого Гитлера и еще нескольких человек из нацистской верхушки. Каждый раз, когда я взлетал, то знал, что кто-то разыскивает меня. Я вспоминал американские вестерны, где лучший ганфайтер выходит на улицу и ждет соперника, превращаясь в мишень. Я тоже чувствовал себя мишенью, поэтому начал менять самолеты случайным образом.

Нашей эскадре временно придали венгерскую эскадрилью, а также эскадрилью хорватов и эскадрилью словаков. Я хорошо знал Иона Добран. Он был очень мягким и интеллигентным человеком и хорошим пилотом. Говоря честно, мы передавали им далеко не лучшие самолеты. Если бы им дали новые истребители, а не потрепанное старье, они действовали бы много лучше. Они были хорошими летчиками и бесстрашными людьми, хотя немного сумасшедшими. У нас было больше контактов с другими нашими союзниками, например с румынами, расквартированными неподалеку, как это было, когда мы дрались с русскими и американцами. Это было очень трудное время. Румыны заставляли меня нервничать. У меня были всякие опасения касательно их летчиков, их общей эффективности, хотя надо признать, что среди них попадались хорошие пилоты. В России мы сражались при соотношении 20: 1, в Румынии оно изменилось на 30: 1, а позднее стало еще хуже.

Я не назову уход из России эвакуацией, это было настоящее бегство. Мы обнаружили, что если снять с самолета рацию, броню и переборки, то в фюзеляж можно запихнуть двух человек, а еще одного посадить позади пилота. Самолет становился очень тяжелым и управлять им было невероятно сложно, но правильная центровка кое-что исправляла. Мотор был достаточно мощным, и если бы позволяло пространство, я запихнул бы в истребитель и семь человек. Для разбега на взлете требовалось лишь чуть больше места, а вот при посадке следовало быть особенно аккуратным из-за хрупкого шасси. Но в целом проблема оказалась решаемой.