Асы немецкой авиации

Однако в максимальном сближении для уверенной победы были и свои недостатки. Несколько раз Хартман был вынужден садиться, так как попадал под разлетающиеся обломки взорвавшегося самолета. Его ни разу не сбил вражеский истребитель, он все время страдал от собственных жертв. У меня самого был подобный опыт, когда я столкнулся с Яком над Крымским полуостровом. Я сбил ведомого и начал сближаться с ведущим. Я всадил в него пушечную очередь, вероятно пять снарядов, которая разорвала топливный бак. Истребитель взорвался, и его куски ударили по кабине, разбив остекление, продырявили правое крыло и помяли правый элерон, который еле двигался.

В 1941 году у нас было не слишком много воздушных боев, по сравнению с тем, что происходило далее. Но все это переменилось в 1942 году. После того, как в ноябре 1941 года шлепнулся Ралль, когда мы сражались на Кавказе, фронт, казалось, ненадолго заснул. Мы слышали донесения с севера, где также не было почти никакой активности. Затем, начиная с февраля 1941 года, война стала набирать темп.

Я могу сказать вам, что, судя по донесениям, которые мы получали со всего фронта, северный сектор оставался почти статичным. В центральном секторе наблюдалась некоторая активность, однако он тоже оставался стабильным. (Это сказано про контрнаступление Красной Армии под Москвой! Фельдмаршал фон Бок имел мнение, отличное от мнения лейтенанта Крупински.) Впрочем, бои в воздухе постепенно становились интенсивнее. Однако на юге, где мы находились, война словно взорвалась. Походило на то, что Сталин возненавидел именно JG-52 и отправил против нас всех самолеты и всех пилотов, которых имел.

Мы едва не потеряли Ралля и почти не верили, что он вернется на фронт. Штайнхоф принял на себя часть его обязанностей. Я участвовал вместе с ним в том вылете, когда Макки сбил 3 русских самолета менее чем за минуту. Это было невероятно, однако я шел в 200 метрах позади него и чуть выше, прикрывая ему хвост, и все видел. Если бы не это, я бы тоже добился успеха в том вылете. Макки погнался за двумя Яками и обстрелял один. Этот истребитель просто рассыпался, другой повернул вправо, но Макки дал очередь с упреждением и прибил его тоже. Истребитель полетел вниз.

Затем из ниоткуда возник третий Як, который проскочил мимо меня на большой скорости. Он намеревался заняться Штайнхофом, который в это время заложил правый вираж и в результате выходил прямо в лоб Яку. Оба истребителя открыли огонь, однако Яку пришлось гораздо хуже. Он затрясся и вошел в штопор, Штайнхоф проскочил над ним. Они разминулись вплотную, и я даже подумал, что они столкнутся.

Судя по всему, фонарь кабины Яка заклинило, потому что я видел, как снаряды Ме-109 ударили по направляющим, там где фонарь стыкуется с фюзеляжем. Мотор истребителя загорелся, а потом запылал и весь самолет. Судя по всему, были разорваны бензопроводы. Я видел ужас на лице пилота, я даже невольно крикнул ему, чтобы он выпрыгивал, хотя это было полной глупостью. Разумеется, он не мог меня слышать, и тогда я махнул ему рукой, показывая, чтобы он выбирался.

Макки подлетел к нему справа и тоже увидел, что случилось. Я услышал, как Макки сказал по радио: «Боже, Крупи, я надеюсь, парень выберется». Русский пилот потерял управление, элероны обвисли, а руль беспомощно мотался из стороны в сторону. Он не мог сделать ничего, кроме как мчаться на своем пылающем факеле, пока тот не разобьется и убьет его. Остальные варианты были не лучше – сгореть заживо или задохнуться в дыму. Он не мог выпрыгнуть с парашютом, хотя высота была приличной, около 2500 метров, я полагаю. Однако аварийная посадка в таких условиях была невозможна, и Макки понимал это тоже.

«Пунски, уходи. Я догоню тебя», – приказал он. Я понял, что он намеревается сделать. Это было нарушением наших правил – добивать подбитого противника, который уже не мог сопротивляться. Однако это не было убийством. Макки намеревался совершить акт милосердия. Русскому пилоту предстояло сгореть на медленном огне – ужасная смерть. Прежде чем отвернуть, я увидел, как Штайнхоф пристроился позади Яка. Русский пилот, который понял, что произойдет, прощально помахал рукой и опустил голову. Судя по всему, он просто благодарил нас.

Я отвалил в сторону и приказал остальным пилотам пристроиться ко мне, все они следили за ужасным спектаклем. Я повернул на обратный курс. Сделать я ничего не мог и просто смотрел, как и Эвальд. Як просто взорвался. От него не осталось ничего, кроме быстро расширяющегося облака черного дыма и пламени. Лишь какие-то мелкие обломки кружили в воздухе, словно конфетти. Некоторые боевые эпизоды вспоминать очень тяжело, но эта сцена была самой яркой за всю войну, если не считать эпизода 18 апреля 1945 года, когда разбился Макки. У меня по спине пробежал холодный озноб. Я думаю, это произошло потому, что когда вплотную сталкиваешься с реальностью смерти, то невольно примеряешь увиденное на себя.