Асыл

Выздоровление сарбазов шло быстро, и в первых числах февраля 1917 года Ергалий и Жексамбай выехали с заимки в армию Ибрая. Повстанцы Тургая готовились к большому сражению с карательными отрядами генерала Лаврентьева на урочищах Урпек и Догаль. Об этой битве ребята узнали от Газеза, который вернулся на заимку в конце марта. Вот что он рассказал:

— Царские войска были расположены в районе местечка Догаль. Наши сарбазы находились недалеко, в Урпеке. Как только началась передвижка войск генерала Лаврентьева, Ибрай выставил дозоры, занял старые землянки и овраги, а сам со своим штабом перешёл на урпекскую возвышенность. Враг открыл артиллерийский огонь и, что казалось странным, он упорно обстреливал пункт, где был один из наших дозоров. Ибрай распорядился подтянуть дозоры ближе к Урпеку. Вернулись все, за исключением двух молодых сарбазов, имена которых я не знаю. Слышал только одно, что они оба были ранены и, вернувшись после выздоровления в отряд, решили итти в дозор. Оказалось, что во время артиллерийского обстрела они вызвали огонь батареи на себя и погибли.

— Ты видел их? — живо спросила Асыл.

— Нет. Знаю, что в Чулок-сое один из них был ранен в ногу, второй — в предплечье правой руки.

— Я знаю их, — сказала Асыл. — Я их знаю, — повторила она горестно. — Это были Ергалий и Жексамбай. — Ты помнишь, дедушка, двух раненых сарбазов, которые уехали от нас в начале февраля? — печально спросила она деда.

— Помню, помню, — закивал головой Рустем. — Славные юноши. Они были неразлучны. Правду говорят: дружба героев тогда сильна, когда закреплена на поле боя.

В избе стало как-то особенно тихо, было слышно, как; за окном шумел холодный ветер.

— Догальский бой был последним с войсками царского правительства, — послышался вновь голос Газеза. — Два дня и две ночи мы дрались с войсками Лаврентьева. Много раз бросались в атаку казаки, стараясь добраться до нашего знамени. Но недаром то место, где находилось знамя, называлось Тубек — крепость. В те тяжёлые дни семь тысяч сарбазов отстаивали Тубек, а с ним и честь красного знамени. Саржан, наш знаменосец, был ранен пулей в ногу. Опираясь одной рукой о древко знамени, он другой сделал глубокий надрез охотничьим ножом на ноге и вынул пулю. Затем ему перевязали рану. Красное знамя, как и раньше, было в руках Саржана. На Догальском поле лежали сотни убитых. Да, это был большой бой. — Газез задумался. — На третью ночь Лаврентьев неожиданно оставил свои позиции. Вестовой из города Тургая привёз ему сообщение о свержении царя.

— Ка-ак, царь свергнут? — с изумлением спросила Асыл. На её лице вспыхнул румянец.

— Да, царя нет, — подтвердил Газез.

Рустем долго шарил по карманам в поисках табакерки, которая лежала перед его глазами. Старик был взволнован.

— Наконец-то степь будет свободна от русских чиновников и наших баев, — в голосе старого Рустема чувствовалась огромная радость.

— Да, но нескоро, — в раздумье произнёс Газез.

— Я слышал, как Сеит говорил Ибраю: «Держи своих сарбазов наготове. Впереди ещё будут тяжёлые бои». Так сказал большевик Сеит.

— А кто такие большевики? — живо спросила Асыл.

— Большевики? Не знаю, — произнёс с сожалением Газез. — Надо спросить Болата. Он, говорят, заодно с ними.

Наступила весна 1917 года. Тёплый ветер и солнце скоро согнали снег. Зазеленели травы. Прилетели птицы, и над озером день и ночь не умолкали их голоса.

Асыл, взяв с собой Кекжала, которого привёл в начале апреля Оспан, часто уходила в степь. Усевшись на бугорок, она долго смотрела на расстилавшуюся перед ней равнину.

«Где теперь Дима? Наверное, забыл меня? — И тут же отгоняла свои грустные мысли. — Нет, он вернётся. Хорошо мне было с ним. А как хочется повидать Веру Константиновну. На днях приезжал Болат. Молчаливый такой стал. Работы, говорит, мало, Асыл. Теперь я коммунист. Веду борьбу с баями, которые пролезли к власти. Когда я стану взрослой, я тоже буду коммунисткой. Боюсь только Жамандыка». — Обхватив колени руками, Асыл задумалась.

Над бугром пел жаворонок. Поднявшись в высь голубого неба, птичка выводила свою несложную песенку.

«Дима, где ты?» — смахнув слезу, Асыл направилась к заимке.

ГЛАВА 12

Как-то в мае Николай Петрович Вихрев вернулся из типографии поздно. В доме все спали. Наборщик тихо прошёл в свою комнату и зажёг лампу. Её свет упал на усталое лицо Вихрева, который, усевшись за маленький столик, стал торопливо что-то писать. Запечатав конверт, он положил его под подушку и погасил огонь. Домик Селезнёвой погрузился во мрак. Пропели вторые петухи. Над городом поднимался рассвет. От реки понесло прохладой.

Николай Петрович спал чутко. В окно раздался осторожный стук. Вихрев приподнял голову. Стук повторился. Поспешно одевшись, наборщик вновь зажёг лампу и, взглянув мимоходом на спящего на сундуке Диму, подошёл к окну.

— Кто там?

— Открой!

Вихрев узнал голос одного из членов уездного комитета партии большевиков.

Вихрев на цыпочках вышел из комнаты и тотчас вернулся в сопровождении пожилого коренастого человека, одетого в кожаную тужурку.