Атаман

Воздух от мороза сделался крупитчатым, жестким, нарядную красную полоску пришлепнуло сразу несколькими облаками, сдавило, и она исчезла. Небо опустилось — черные хвосты дыма пластались теперь над самой землей, и Скипетров, перекрестившись, дал команду продвинуться еще немного вперед.

Чувствовал себя генерал неважно, полное живое лицо его угасло, лоб обметала испарина — в таком состоянии надо лежать в госпитале, а не командовать войсками. Минут десять генерал, высунувшись из башенки с биноклем, обследовал Звездочку и Глазково — невзрачные иркутские предместья, занятые калашниковцами, — засек две пушки, выдвинутые к железнодорожному полотну на прямую наводку. По ним можно было ударить прицельно и уничтожить, но стрелять было рано, снаряды могли смести игрушечные, какие-то куриные домики работяг — жителей предместий, а Скипетров этого не хотел. По железной лесенке генерал спустился вниз, попросил у адъютанта воды, достал из баула коробку с порошками, один конвертик расковырял ножом и высыпал лекарство в рот. Запил. Поморщился. Адъютант обеспокоенно глянул на генерала:

— Что, ваше превосходительство, вода слишком горячая?

— Не слишком горячая, а слишком холодная, — сказал генерал. Предупредил: — Вы от меня держитесь подальше, у меня, похоже, инфлюэнца[64]. Заразная штука. Можно весь бронепоезд заразить.

Под железным полом вагона громыхал металл. Бронепоезд двигался с черепашьей скоростью — командир бронепоезда боялся наткнуться на разобранные пути, оказаться на вязкой насыпи, из которой вагон не выдернуть — все уйдет в землю. Машинист бронепоезда подавал частые тревожные гудки. Противник молчал. У орудий не было видно ни одного человека. Похоже, люди Калашникова, а может, и сами чехи затевали какую-нибудь пакость, Скипетров ощутил, как внутри у него что-то заныло, изгоняя противное ощущение, он протестующе помотал головой и приказал:

— Глядеть в оба!

Выпив еще один порошок, генерал снова полез в башенку, держа в руке тяжелый бинокль: хотелось разгадать, какой сюрприз готовит ему капитан Калашников с чехами, чем раньше он это разгадает — тем лучше. Поднес к глазам свою мощную артиллерийскую оптику, привезенную с Западного фронта, и выругался — линзы залепило чем-то черным, вонючим, словно ошметок мазута принесся по воздуху и всадился в них.

В воздухе пахло бедой; дух ее носился над головами, прилипал к одежде, вызывал в висках нехорошее жжение. Бронепоезд, и без того плетущийся со скоростью дохлого червяка, стал двигаться еще медленнее — то ли машинист, то ли командир бронепоезда что-то увидели... Скипетров подумал» что надо бы увеличить расстояние между головным бронепоездом и составами, идущими сзади, но сейчас поправлять что-либо было уже поздно. Скипетров сначала протер линзы бинокля мягкой тряпочкой, смоченной в керосине, счищая их от густой жирной налипи, затем протер чистым кусочком замши.

Раздался длинный тревожный гудок, затем еще один. Скипетров поспешно приложил бинокль к глазам: на бронепоезд, лихо попыхивая трубой, из которой вместе с черным дымом летели целые снопы искр, несся чумазый, с наполовину выколотой передней решеткой, прикрывающей колесную часть, паровоз, пыхал дымом, паром, масляной грязью, угольной крошкой, сажей, пылью, ржавью, кипящей водой. Скипетров неожиданно задрожавшими пальцами — не хотелось думать о худом — покрутил колесико наводки на резкость, но разобрать, по своей колее идет паровоз или по встречной, было невозможно. Но машинист бронепоезда видел то, чего не видел генерал, и теперь беспрерывно давал тревожные гудки. Старый, уже отзвучавший рев накрывал рев новый, гудки звучали почти без паузы, и через мгновение Скипетров увидел, как из паровоза, идущего навстречу, выпрыгнул в сугроб человек.

Паровоз идет по нашей колее, — прокричал Скипетров, соскальзывая с неудобной железной лесенки, взмахнул рукой командно, собираясь отдать какое-то приказание, но в ту же секунду увял — а какое, собственно, приказание он может отдать? Первый бронепоезд подпирает другой, следом идут полковые эшелоны... Принимать удар шального паровоза придется на себя. — Эх-рех! — горестно прохрипел Скипетров и умолк.

Паровоз тем временем вынесся на прямую; корявый, страшный, с выщербленной решеткой и мятым носом, с дырявой трубой, с одним огромным циклопьим глазом-прожектором, он неотвратимо приближался к бронепоезду. Скипетров почувствовал во рту вкус железа.

— Орудие первой платформы — огонь по паровозу! — скомандовал он.

Открывать огонь было поздно. Дырявый паровоз врезался носом в переднюю платформу, обложенную для защиты расчета набитыми песком мешками.

В паровозе что-то гулко ухнуло, лихо подпрыгнув, на обочину насыпи закувыркалась сорванная труба, длинное железное туловище паровоза обнажилось, из него вынесло кусок котла, сыпануло жарким искрящимся пламенем.

Следом раздался новый взрыв.

Сцеп платформы с паровозом оборвался, рассыпались обе буферные тарелки; платформа, которая уже заваливалась на насыпь, неожиданно поползла вверх, становясь на попа.

Машинист закричал, но собственного крика не услышал.