Атаман

Скипетров сидел в стылом, гулком вагоне бронепоезда и, погрузившись в мрачные размышления, несколько раз пробовал связаться с атаманом — связи не было. Генерал чувствовал себя человеком, угодившим в ловушку. С одной стороны, он не выручил из беды Колчака, к которому относился с глубоким почтением, с другой — его ждал гнев Семенова. Скипетров понимал — без команды атамана он отсюда не уйдет. Даже если ему доведется тут погибнуть. Генерал добыл новый паровоз вместо разбитого, достал и прочную длинную платформу, покалеченную пушку извлек из снега и послал восстановленный бронепоезд в сторону Иркутска на разведку. Но едва бронепоезд прошел Михалево, как на путях впереди немедленно возник «Орлик», пришлось возвращаться на станцию Байкал.

Скипетров не знал, что к этому времени чехи уже сдали адмирала Колчака, взамен получив разрешение беспрепятственно, вместе со всем награбленным добром — а везли чехи все, на что падал их взгляд, от старых графских карет с золочеными колесами до медных слитков с клеймом Демидовских и Строгановских заводов, — проехать на восток, в Харбин, либо сразу к морю.

На второй день православного Рождества к станции Байкал подкатил нарядный, украшенный флажками штабной поезд, состоявший из двух вагонов. Из переднего вагона вышли три старших офицера.

— Примите наши поздравления по случаю Рождества, — бегло, очень чисто, по-русски произнес старший из них, войдя в вагон к генералу. — Примите подарок от чешского командования и заверения в нашем дружеском к вам расположении.

Скипетрову была вручена бутылка французского коньяка, небольшой ящичек сигар «а-ля Латинос», к которым генерал, надо заметить, относился равнодушно, и кошелек с засунутой в него золотой пятирублевой монетой.

Чехи выпили по чашке чая, по паре стопок коньяка, заели выпивку бутербродами с икрой и на прощание вторично заверили генерала в лояльности и отбыли восвояси. Скипетров так и не понял, зачем они приезжали.

Это стало понятно через полдня, когда его эшелоны были неожиданно окружены чешскими стрелками. Из Иркутска подошел «Орлик», за ним еще один состав, сцепленный из бронированных вагонов. Обедавшие солдаты Скипетрова не успели и котелки с кашей отставить в сторону, как на них со всех сторон были направлены пулеметные стволы.

— Сдавайте оружие! — прозвучала команда на хорошем русском языке. Голос показался Скипетрову знакомым.

Кто-то кинулся было к козлам с винтовками, но добежать не успел — поверх голов была пущена пулеметная очередь, и несколько человек кубарем покатились по земле.

Сопротивляться было бесполезно, и вскоре отряд генерала Скипетрова был разоружен полностью. Солдат загнали в теплушки и приказали не высовывать оттуда носов. Около каждой теплушки выставили по двое часовых.

Скипетров ходил по пустому гулкому командному вагону бронепоезда и сжимал кулаки:

— Предатели! Иуды!

В тот же день Скипетрову удалось связаться по восстановленному прямому проводу с атаманом, он все рассказал Семенову, и тот в свою очередь связался со штабом генерала Жанена.

Обидчивый француз предупредил, что если Семенов попытается предпринять что-нибудь против чехов, то союзники будут действовать против него единым фронтом. И не дай бог, если в Забайкалье, на подведомственной Семенову территории, хотя бы на час прервется железнодорожное сообщение и остановятся чешские эшелоны...

Угроза была серьезная, у Семенова даже нервно задергались усы.

В те минуты атаман еще не знал, что его офицеры, остановив под Читой поезд командующего чешскими войсками генерала Сырового, вручили ему под расписку тридцать серебряных двугривенных монет — плату за предательство.

Узнав об этом, атаман довольно кашлянул в кулак:

— Жаль, что тридцать серебряников мы не можем вручить генералу Жанену!

Чешские эшелоны, доверху нагруженные награбленным, тем временем продолжали ползти на восток.

Седьмого февраля 1920 года Верховный правитель России Александр Васильевич Колчак был расстрелян на окраине Иркутска.

За месяц с небольшим до расстрела — четвертого января— Колчак подписал указ о передаче всей власти в России генерал-лейтенанту Семенову Григорию Михайловичу.

Дела на фронте продолжали идти на спад, в тылу было не лучше: части атамана постоянно общипывали красные партизаны, население ненавидело новоиспеченного Верховного правителя, контрразведчики целыми отрядами носились по Забайкалью, сжигали деревни вместе с людьми, не жалели даже детишек, — по мнению контрразведки, если бы не эти деревни, партизанские отряды давно бы замерзли в тайге от холода и голода.

Когда атаману докладывали о бесчинствах контрразведки, он отмалчивался. Лишь однажды в разговоре с Таскиным обронил успокаивающе:

— Они делают свое дело, не надо нм мешать.

Среди белых генералов также зрело недовольство новым Верховным, они ругались открыто, не стесняясь даже солдат

— Бабник, разбойник, хапуга, казнокрад, палач! И как только земля терпит такого человека! Вошь и та будет благороднее атамана Семенова!