Ацтек

– Тете, можем мы поговорить, как взрослые люди? Хоть, признаться, меня и изумили подобные слова в устах ребенка, которому не минуло еще и шести лет, я ответил с той же серьезностью:

– Можем, Крошечка. Что-нибудь случилось? – Мне кажется, что истории, которые ты рассказываешь мне на ночь, не самые подходящие для маленькой девочки.

Несколько удивившись и даже обидевшись, я попросил: – Пожалуйста, объясни, что же плохого в моих историях. – Плохого в них ничего нет, – пояснила она таким тоном, будто сама, будучи взрослой, втолковывала что-то обидчивому ребенку. – Я уверена, что это очень хорошие истории. И наверняка любому мальчику они бы очень понравились. Мне кажется, что мальчикам нравится, когда их пугают. Мой друг Чакалин, – она указала рукой в направлении соседского дома, – порой так ловко подражает голосам зверей, что сам их пугается и плачет. Если хочешь, тете, я буду приводить его каждый вечер, чтобы он слушал твои истории вместо меня.

Я сказал, не в силах сдержать обиды: – У Чакалина есть свой отец, вот пусть он и рассказывает ему истории. Наверняка с торговцем глиняными изделиями на рынке Тлателолько произошло немало увлекательных приключений. Но, Кокотон, я никогда не замечал, чтобы ты плакала, когда я тебе что-нибудь рассказываю.

– А я и не плакала, пока тебя слушала. Я плачу потом, ночью в постели, когда остаюсь одна. Потому что вспоминаю ягуаров, змей и разбойников. В темноте они оживают, а потом преследуют меня во сне.

– Бедная малышка! – воскликнул я, прижимая ее к себе. – Но почему же ты об этом молчала?

– Я не очень храбрая, – пролепетала Кокотон, пряча личико в мое плечо. – Я очень боюсь больших зверей. Папочка, не сердись на меня! Ты тоже слишком большой!

– Отныне я постараюсь казаться меньше и больше не стану рассказывать тебе о свирепых хищниках и злобных разбойниках. Но о чем ты хотела бы послушать?

Она подумала, а потом робко осведомилась: – Тете, а у тебя не было никаких легких приключений? Я не сразу нашелся с ответом, поскольку не очень хорошо представлял себе, что значит «легкое приключение». Разве что такое, какое могло «приключиться» на рынке с отцом Чакалина? Скажем, продал он кому-то горшок с трещинкой, а покупатель ничего и не заметил. Но потом я кое-что вспомнил и сказал:

– Как-то раз я попал в историю по собственной глупости. Рассказать?

– Аййо, конечно рассказать! Я очень люблю глупые истории. Я лег на пол, на спину, согнул колени, чтобы получился угол, и сказал:

– Это вулкан, вулкан под названием Цеборуко, что означает Злобное Фырканье, но я обещаю, что фыркать не стану вовсе. Ты будешь сидеть вот здесь, прямо на кратере вулкана.

Когда девочка примостилась у меня на коленях, я произнес традиционное: «Oк йе нечка» – и начал рассказывать ей, как извержение вулкана застало меня прямо посреди бухты. По ходу рассказа я воздерживался от того, чтобы воспроизводить шум извергающейся лавы и кипящего пара, но в самый напряженный момент истории неожиданно воскликнул: «Юиюиони!» – и завихлял коленями, а потом с возгласом: «И тут меня подбросило и вышвырнуло в море!» – подкинул Кокотон так, что она, соскользнув по моим бедрам, шлепнулась мне прямо на живот. Честно говоря, мне было довольно больно, но зато дочка весело рассмеялась. Похоже, что я натолкнулся на историю и стиль изложения, весьма подходящие для маленькой девочки. С тех пор очень долгое время мы частенько играли в извержение вулкана, и, хотя порой мне удавалось придумывать и другие интересные, но не страшные рассказы, Кокотон постоянно просила, чтобы я еще раз рассказал и показал, как Цеборуко некогда сбросил меня в море. С бесконечными вариациями повторял я эту историю, и всякий раз она с трепетом ожидала у меня на коленках развязки, а я нарочно тянул время, чтобы сбросить Кокотон в самый неожиданный момент. Падение, разумеется, всегда сопровождалось ликующим визгом. Извержение вулкана происходило у нас ежедневно, пока Кокотон не выросла насколько, что Бью заявила, что такое поведение «не подобает молодой госпоже», да и сама Крошечка стала находить эту игру «детской». В какой-то степени мне было жаль видеть, что дочка расстается с детством, хотя к тому времени я и сам изрядно устал от толчков в живот.

Но это произошло через несколько лет. А в тот год, о котором я рассказывал, неизбежно настал день, когда Коцатль явился ко мне в ужасном состоянии: глаза покраснели, охрипший голос дрожал, руки были судорожно сцеплены.

– Ты плакал, друг мой? – участливо спросил его я. – У меня есть на то причина. Впрочем, нет, нет… просто… – Он расцепил судорожно сжатые пальцы. – Вот уже некоторое время мне кажется, будто мои глаза заволокло пеленой.

– Вот беда! – сказал я. – Ты обращался к целителю?

– Нет. И вообще я хотел с тобой поговорить о другом. Зачем ты это сделал, Микстли?

Я не стал лицемерить и притворяться, будто не понимаю, о чем речь. – Друг мой, я знаю, что ты имеешь в виду, ибо не так давно Бью рассказала мне о встрече с твоей женой. Но поверь мне: это сделал не я.