Аттила

— Ах, Друлксал! — благосклонно кивнул ему всемогущий хан. — Мой славный певец! Привет тебе! Добро пожаловать! Что я вижу: еще не все золотые пластинки жалованной тебе цепи украшены у тебя драгоценными каменьями? Значит, есть еще место для новых даров и тебе следует только заслужить их хорошенько. Смотри же, старайся!

— За каждую твою победу, воспетую мною, ты дарил мне по камню, о великий государь!

— Верно! Вскоре, надеюсь, мы с тобой постараемся занять все свободные места на твоих золотых бляхах. Я примусь вновь одерживать победы, а ты — петь. За что я дал тебе вон тот прекрасный смарагд? Напомни-ка мне!

— За мою песню на взятие Виминациума.

— А тот пламенный рубин?

— За Аквилею, погибшую в пламени. Ты остался доволен мною, когда я воспел ее падение и твою славу.

— Недурно! Да, Аквилея стерта с лица земли. Трудно будет отыскать будущим любителям римских древностей то место, где когда-то высилась эта гордая имперская твердыня.

— Ну, а теперь, великий государь, позволь мне воспеть твой предстоящий поход, который ты предпримешь будущей весною. Твои непобедимые войска помчатся ураганом с востока на запад и завоюют земли от Понта Эвксинского до островов Британии. Дозволь мне достойно прославить это победоносное шествие.

Аттила кивнул головой, в знак согласия.

Двое рабов тотчас принесли на двух невысоких стульях музыкальные инструменты певца-поэта. Друлксал уселся против них на скамеечке. Один из этих инструментов напоминал обыкновенные литавры, но только они были украшены бесчисленными колокольчиками и утыканы по круглому деревянному борту стеклянными и медными шариками. Когда музыкант ударял по ним короткой деревянной палочкой, которую он держал в левой руке, погремушки страшно звенели, бренчали и дребезжали, вторя глухому рокоту барабана. Другой инструмент походил на гусли; по его струнам из овечьих жил то ударяли двузубой железной вилочкой сверху, то подцепляли их из-под низу. Эти гусли издавали необыкновенно высокие, пронзительные звуки.

Дикая музыка поразила Даггара. Он смотрел во все глаза на своего товарища-певца и чуть не хохотал. Однако, вслушавшись в смысл песни, юный королевич перестал улыбаться. Его рука машинально потянулась к мечу. С нахмуренными бровями, едва удерживая свой гнев, слушал он хвастливое восхваление будущих подвигов Аттилы. Гуннский поэт пел на родном языке рапсодию без ритма и рифм: он повторял только гласные двух последних слогов на конце, не обращая внимания на созвучия. В его песне, переложенной на обыкновенный стихотворный размер, говорилось приблизительно следующее: