Аукцион

В тот день в аллергологическом отделении Банка Душ тишина ползла по стенам, растекалась по полу, тянула щупальца к потолку. Обычно больничные коридоры движутся, шевелятся. Врачи, медсестры, пациенты – все сливается в единый организм, пульсирующий и жужжащий. Он стремится к жизни. Здесь эти правила не работали. Сама жизнь не работала. В отличие от остальных отделений медицинского корпуса, все было узким и тесным, походило на гроб. Едкий запах ладана (он хоть как-то перебивал зависшую душную вонь) отпугивал посетителей: люди замедляли шаг, прижимали к носу платки, ладони, задумывались, так ли уж сильно они дорожат умирающими. Даже персонал предпочитал не высовывать носа из свежих, не пахнущих смертью кабинетов. Уверенно и громко здесь шли только часы, их-то ничто не могло остановить.

Лиса сидела на краешке кушетки и старалась ни к чему не прикасаться. В последний раз, когда Лиса слышала перестук этой секундной стрелки, она бежала по коридору к лифту, прочь, домой, где судорожно искала слесарный молоток. В палате Лилит умирал уже кто-то другой, но Лиса все равно туда заглянула. Однако видела не ссохшуюся женщину, а по-прежнему – окровавленные простыни, те же брызги на стенах и Лилит, которая пытается ногтями содрать с себя кожу, но, привязанная, царапает простыни и пальцы сестры.

Дверь уныло пропищала, перебивая часы, и разъехалась в стороны. Лиса встала механически, вопреки собственным желаниям и намерениям. Она должна была зайти.

Яков лежал на больничной койке. Вернее, тело, которое походило на Якова. Лиса приблизилась, и глаза сразу защипали слезы.

– Аффетуозо. Ты все такая же нежная. – Его хриплый голос то и дело застревал между высохшими губами.

– Нет, – возразила Лиса чересчур поспешно. – Ты воняешь.

Старик захрипел еще сильнее: он смеялся. От Якова и правда несло гнилью. На его лице блестели гнойные язвы. Они, всё разрастаясь, спускались по шее и дальше вниз. Вены вздувшимися синими червями стягивали руки, на лбу и висках выступила испарина – Якова бил озноб. Лиса молча его рассматривала, особенно пристально – глаза. Голубая радужка стала практически черной, угольная сеточка добралась до белков. Когда она их поглотит, все будет кончено. Так неприжившаяся душа разъедает изнутри.

– Я бы не пришла, если бы мама не заставила…

– Не имеет значения. Я увидел тебя.

– Увидел? Я не собираюсь задерживаться.

– Вибрато, моя милая, – проблеял Яков и протянул к ней руку – шершавую, с выпавшими ногтями. – Прости меня.

Лиса почувствовала, как рот наполняется кровавой слюной, она искусала щеки. Год она не разговаривала с ним. Целый год избегала человека, который был рядом с самого детства. Но до сих пор Лиса не была готова к этой встрече. Пускай Яков умирал, гнил заживо, она все еще не могла примириться с тем, что он с ними сделал. С ней и Лилит.

– Это все ты!

Когда Лисе было семь и сложная партия не получалась и артачилась, она стучала по клавишам и тоже винила во всем Якова. Он поглаживал бородку и хохотал: «Только упорным трудом можно достичь величия!»

Маленькая Лиса понятия не имела, зачем ей сдалось это величие и почему все вокруг так им одержимы. Она не могла представить ничего, что стоило бы таких мучений. Обмороки, разрывающиеся от боли кости и связки, усталость – непроходимая. Лилит превращала их мучения в священнодействие, она буквально упивалась страданиями, рыдала громче, блевала в туалете чаще. Лисе хотелось на воздух, щупать траву пальцами, смотреть мультики и лежать, задрав ноги к небу. Яков говорил, Лиса ленивая и ей должно быть стыдно за то, как она относится к дару.

Обвинения звучали вновь, но Лисе уже не семь, а ему уже не смешно.

– Лиса, ты же знаешь, я не хотел…

– Ты убедил Лилит! – Лиса не могла остановиться. Вот он умирает, его почти нет, и это единственная возможность сказать то, о чем она думала весь год. – Ты завел песню, что с другими душами талант только множится! Это была твоя идея! Она бы не сделала этого!

– Я хотел, чтобы вы стали великими.

– Мы были просто детьми.

– Долорозо, моя арфочка…

– Если бы не ты, Лилит была бы жива, – добавила Лиса.

Они замолчали. Яков тихонечко плакал. Может, сожаления – всего лишь последствия аллергической реакции, скорой кончины. Лису не трогали его слезы. Она проплакала все детство, и Якова ее переживания не волновали.

Лиса не собиралась этого делать, когда пришла; еще много ночей после она шептала себе: «Я не делала. Не делала».

Но в тот момент она не чувствовала ничего обязательней. Лисина рука потянулась к подушке, подпиравшей заплешивевшую голову Якова. Он зажмурился, и слезы с трудом пробирались через морщинки. Они оба ничего не сказали, они давно попрощались. Лиса накрыла подушкой лицо Якова и навалилась сверху, хотя вряд ли у него были силы сопротивляться.

– Помнишь, она играла Шопена, когда ее вырвало на клавиши. Четвертый этюд, она никогда на нем не сбивалась, – сказала Лиса негромко, в пустоту.

Тело под ней не дергалось. Она убрала подушку и прошла к выходу, так ни разу не оглянувшись.