Аустерлиц Наполеон, Россия и Европа. 1799-1805 гг

В рядах же французских войск было полное абсолютное единство командования. Да, Великая Армия представляла страну и общество, вставшие на путь преобразований, которые в конечном итоге, многие годы спустя, приведут к установлению в Европе буржуазно-демократических порядков. Однако напрасно было бы искать следы чего-либо подобного в армии императорской Франции. Армия была системой полностью иерархичной, где принцип единоначалия выполнялся неукоснительно. Все безгранично верили своему полководцу и знали, что он добьется победы. Генерал голландского происхождения Дедем де Гельдер, вспоминая о маршале Даву, написал такую замечательную фразу: «Я знаю, что он был далеко не всегда любезен, но я буду всегда горд тем, что я служил под его командованием... С ним мы были уверены, что нами хорошо командуют, а это кое-что значит, и маленькие неприятности компенсируются великими достоинствами»¹⁴. Эту фразу с еще большим основанием можно было применить к самому Наполеону. Каждый солдат и офицер знал, что им хорошо командуют, что любой приказ отдан не зря и имеет смысл для достижения общей победы.

«Одновременно с этим нельзя не отметить превосходство боевого опыта французских генералов и старших офицеров. Большинство из них сражались с самого начала войн Великой французской революции. Они командовали на поле сражения уверенно, чувствовали себя под огнем, словно в своей родной стихии. Генерал де Голль в своей книге «Франция и ее армия» прекрасно резюмировал этот образ военачальника в годы успехов империи: «Они... были молоды, для них был тяжел отдых, а не работа. Выкованные из стали, они, не колеблясь, выносили тяготы кампаний, переносили холод, жару, дождь, не слезая с коня целыми днями, обходясь без сна, питаясь чем попало. Сражаясь уже в течение многих лет, они делали это, имея опыт зрелых годов. К тому же с ними был Наполеон, он брал на себя все, что касалось стратегических комбинаций, и оставлял им то, в чем они были несравненны: инстинктивное умение действовать в самых сложных ситуациях, отвагу, воздействие личным примером на солдат...»¹⁵

Полное единоначалие сочеталось в рядах Великой Армии, по крайней мере в это время, с блистательной инициативой в рамках поставленной задачи и, более того, умением взять на себя ответственность даже действовать вопреки приказу, когда такая необходимость совершенно очевидна. Самым лучшим примером является решение Даву о движении на помощь войскам, оборонявшим Тельниц и Сокольниц. Трудно найти слова, чтобы по заслугам воздать должное активности, отваге и умелому командованию генералов Фриана, Сент-Илера, Вандамма, Леграна. Все они не просто сражались героически, а постоянно принимали самостоятельные решения, твердо руководили войсками в настоящем пекле.

Наконец, нельзя не отметить отличную выучку французских войск. Долгие месяцы учений в Булонском лагере не прошли бесследно. Генерал Штуттерхайм отдал должное замечательным боевым качествам своего неприятеля: «Французская пехота действовала со спокойствием и точностью, сражалась с доблестью и слаженно выполняла самые дерзкие маневры»¹⁶. Почти так же, только в отличие от интеллигентного австрийского генерала, более простой фразой сказал о французах в этой битве простой русский солдат: «Неприятель хорошо маневрировал, о! хорошо, не хуже Суворова!»

¹⁷

Чтобы сравнить боевые навыки, достаточно сопоставить атаку улан цесаревича и действия легкокавалерийской дивизии Келлермана. По численности они были почти равны. Как уже отмечалось, накануне боя в рядах русских улан стояло 1 300 человек. В рядах дивизии Келлермана — около 1 500. Дивизия Келлермана произвела 8 атак с большим или меньшим успехом и потеряла 46 человек убитыми (что означает общие потери около 200—250 человек). Уланы цесаревича произвели только одну атаку. Она оказалась первой и последней, потому что после нее, как уже указывалось, собралось только 200 человек. Все остальные были убиты, ранены, взяты в плен или рассеяны по полю сражения. Только безвозвратные потери полка составили 708 человек!!

Кстати, потери русских улан еще раз свидетельствуют, что отваги русским солдатам было не занимать. Однако когда господствует ощущение, что все кругом делается безалаберно, что бы ты ни совершил, все равно это ничего не изменит, руки опускаются даже у самых храбрых. Если к этому добавить еще и «трогательные» отношения между союзниками, постоянно ходившие в русских рядах разговоры о том, что немцы предают, бегут и т.п., можно легко представить, что те, кто в нормальной обстановке готов был к самопожертвованию, восклицал: «Ну, братцы, шабаш!»