Авантюрист

Я сжал зубы, нашарил в углу шпагу, накинул куртку на голос тело и подступил к двери; кто бы ни был негодяй, потревоживший нас в такой момент – но наказание ему предстояло серьезное.

Кулак колотил, не переставая; Алана прикрылась одеялом и задернула полог. Я рывком распахнул дверь.

Она стояла на пороге со свечкой в руках, в ночной сорочке, ни дать ни взять привидение. Я открыл было рот – но осекся.

– А я поверила, – горько сказала Тина по кличке Матрасница. – А я… дура… уж совсем поверила…

И швырнула к моим ногам тускло звякнувший предмет. Большую серебряную булавку.

Лицо Тины перекошено было от боли. Нижняя губа вспухла, прокушенная, и на подбородке лежали две кровяных дорожки.

…А «испытателем» был Фантин.

Приключение стало известным всей труппе, хотя Фантин рассказал только Мухе, а тот только Бариану, а тот только Танталь, а та одному лишь мне. Как узнала Динка – ума не приложу; что до Аланы, то она снова впала в апатию, и я грыз губы, проклиная все на свете,желая и не умея вырвать ее из власти потустороннего бреда.

По словам Фантина, ему легко удалось сговориться с симпатичной служанкой о взаимных ласках, и совершенно бесплатно; вероятно, этот толстяк с лицом злодея не пользовался успехом у женщин, и потому возможное приключение взволновало его и возвысило в собственных глазах. Служанка затащила его в комнату под лестницей, и была податлива и мила – пока дело не дошло до дела, и тут красавицу словно подменили. Жаркий поцелуй сменился вдруг сдавленным воплем, дамочка принялась выдираться, как дикая кошка, и это было тем более удивительно, что идея ночного похождения принадлежала, в общем-то, ей.

Дальше все пошло еще удивительнее: пока Фантин, чей порыв был грубо подавлен, пытался сообразить, в чем дело, дамочка, одернув рубаху, кинулась за дверь прямо-таки в исподнем, и бормотала при этом проклятия, от которых покраснел бы самый бранчливый извозчик. Фантину ничего не оставалось делать, как убраться подобру-поздорову; если бы дело происходило летом, то он предположил бы, что любвеобильную служанку укусило насекомое из тех, что сползаются в дом в жару. Но поскольку на дворе зима, а укус обычной блохи такой реакции на вызывает – Фантин терялся в догадках и предпочел на всякий случай держаться от дамочки подальше-Пока Бариан с Мухой хохотали, пересказывая друг другу историю любовных похождений Фантина, меня догнала Танталь. От нее не скрылись ни мое подавленное, прямо-таки убитое состояние, ни новый приступ апатии у Аланы.

– Рстано…

– Сила – это не власть, – пробормотал я устало. – А правосудие что такое? А? Что, как не власть?! Танталь взглянула на меня с подозрением:

– При чем тут…

И я вдруг вспомнил с ужасом, что ничего не рассказывал ей о Судье. И что Алана смолчала тоже.

– Не правосудие, а Правосудие, – бросил я, глядя в сторону. – Просто Правосудие, и все.

* * *

В крупном поселке, славившемся своими кузницами, задержались на два дня: снимали с повозок колеса и заменяли их полозьями. Бариан кряхтел, отсчитывая денежки, но зима в этом году подчеркнуто не скупилась на снега. Заметала дорогу, будто желая преградить комедиантам путь, будто хвалясь передо мной напоследок – вот какая красивая и белая эта последняя в моей жизни зима…

Танталь поглядывала на меня с беспокойством.

Повозки превратились в сани, и люди и лошади приободрились. Даже Алана проявила подобие интереса, разглядывая из-за полога белое поле вокруг и кромку леса на горизонте; я кутался в плащ и то и дело неосознанно касался серебряной булавки на рукаве. В последнее время она меня беспокоила: мне казалось, что подарок Дамира болит. Что он стал частью моего тела и саднит, как воспаленная царапина.

Алана разглядывала кристаллики снежинок, запутавшиеся в ворсе шубки. Слишком внимательно, на мой взгляд, разглядывала. А ледяные узоры на стекле – ведь два дня мы прожили в гостинице – попросту пугали ее.

– Нас накрыли, – сказал я Танталь. – Господин Черно отдохнул наконец и набрался сил.

Танталь ничего не ответила. Пожала плечами.

Комедиантов, ввалившихся на постоялый двор, встретили косыми взглядами. Хозяин хмуро выглянул и скрылся снова, и минуту спустя явился служка, которому приказано было осведомиться, точно ли явившиеся в поисках пристанища есть орава отвратительных комедиантов?

Вероятно, Бариан в дороге навидался всякого; у него хватило выдержки, чтобы ответить вполне спокойно. Да, новоприбывшие есть комедианты, и они намерены заплатить за ночлег. Разве хозяин имеет что-нибудь против?

Служка убежал и вскоре вернулся с ответом: нет, хозяин не против, господа паяцы могут остановиться в гостинице на день или даже на два – но омерзительное действо, именуемое «представлением», запрещено на землях герцога Тристага под страхом тюрьмы. Если господа паяцы вздумают нарушить запрет – он, хозяин, первый же на них донесет.

Бариан надулся и почернел, как туча; я вздрогнул. Мне не понравилось словосочетание «земли герцога Тристага». Что-то такое было в нем… нехорошее воспоминание, наверное.