Австрийские интерьеры

— Зуавы? Если увидишь во сне зуава, жди неприятностей от начальства… Да нет, сам-то я во всю эту чепуху не верю, просто приторговываю, чтобы нам со старухой не околеть с голоду. Да и что мне прикажете делать? Послушать красных (а они так и сказали, правда, за глаза, но все равно сказали), так я смахиваю на хлыща из офицеров, а раз так, то и на муниципальной службе в Вене мне делать нечего. А к черным, к нашим чертовым христианам, я и сам не сунусь: ведь пахнет от меня не свечами и ладаном, а, пожалуй, молодым бычком, что, впрочем, ничуть не мешает мне общаться с венскими киоскершами: они расхватывают мои сонники, как горячие пирожки. Сперва я втюхиваю им свои сонники, а следом появляется мой напарник, он тоже классно выглядит, вроде меня, только постарше, уже седоватый, смахивает на учителя, вышедшего на пенсию, впечатляющее, скажу я вам, зрелище, — и они берут у него все подряд: карандаши, резинки, точилки, цветные открытки.

В особенности — открытки, это, строго говоря, его конек. И в них он по-настоящему знает толк: венские достопримечательности, колесо обозрения, Тегетхофский мемориальный комплекс с лодочками у пирса, парламент, Бельведер, башня святого Стефана, памятник Иоганну Штраусу, — и все это вручную раскрашено самыми настоящими художниками. Дела у него идут похуже, чем у меня с моими сонниками, однако работать с ним на пару мне все равно выгодно, у него, он сам не устает повторять, тридцатилетний опыт работы в этой сфере, у меня, говорит, еще Гитлер смолоду венские достопримечательности раскрашивал, а нынче он и сам стал достопримечательностью, — мой живописец Адольф, так говорит старина Депп и посмеивается, да только они его не слушают, развесив уши, как того же Гитлера или хотя бы меня, все эти торговочки, и даже одна адвокатша, когда я им говорю: возьмите-ка в ротик, это женщин омолаживает, — да только у него такое не выйдет, они верят только мне, слушаются только меня, когда я говорю: ну-ка, давай к своему Катценбергеру, опусти глазоньки, да посмотри, что это там у него выросло, — а посмотрела, так поскорей открой ротик, — тут уж они повинуются, тут уж ни малейшего сопротивления, — и ну-ка потрудись, и еще потрудись, а потом глотай, моя кошечка, чтобы остаться молодой! В этом я и впрямь знаю толк, а что касается Бога, Чести или Отечества — нет, тут я не дока, это для вас, господин капеллан под распятием, господин окружной судья, господин военный комендант, — остаться молодой, вот все, что я проповедую, все, чем интересуюсь, а на то есть у Эрнста Катценбергера успешно испытанная метода: глотай, кошечка, если хочешь остаться молодой, проглоти, моя сладкая, а потом держи рот на замке, пока снова со мной не встретишься. А теперь поживее: чмокни на прощанье, и да храни тебя Господь!

В радикально изменившиеся времена даже невинные железнодорожные вылазки в сельскую местность, именовавшиеся «поездками в незнаемое» и представлявшие собой излюбленное развлечение воскресных туристов, лишь обостренное постоянной нехваткой поездов, — даже такие поездки могли теперь обернуться несчастьем. Матросику приходит на ум история двух набожных братцев из Айзенштадтского гетто, Бернхарда и Густава, — история, которую пересказал ему собственный брат в качестве курьеза из своей юридической практики: братья потребовали у Управления железных дорог вернуть им деньги, потраченные на билеты на «поездку в незнаемое». Несколько месяцев они копили деньги, предаваясь постоянным мечтам о воскресном путешествии в таинственную неизвестность, они держали пари в семейном кругу — завершится ли «поездка в незнаемое» к северу или к югу от Дуная, по ту или по эту сторону Земмеринга, в горы или в неведомые долы привезет их поезд? В конце концов колумбово путешествие двух набожных братьев повергло в трепет ожидания все гетто, — и вот однажды вечером в субботу они отправились в Вену в черных костюмах и свеженакрахмаленных белых сорочках с тем, чтобы провести ночь на скамье в зале ожидания Южного вокзала.

Воскресным утром, в 7 часов, «поездка в незнаемое» начинается: пассажиры едут в вагонах с наглухо занавешенными окнами, — шторы поднимут, лишь когда поезд прибудет на место назначения. Через два часа поезд останавливается, музыкальная капелла начинает играть, братья-щеголи с нетерпением поднимают шторы, смотрят на толпу зевак, собравшуюся на перроне, смотрят на торжественный комитет по встрече и обнаруживают, что прибыли в родной Айзенштадт и что их собственная матушка приветственно машет воскресным туристам из толпы зевак, даже не подозревая, что обнаружит среди них Бернхарда и Густава…