Австрийские интерьеры

«В настоящее время в Шанхае и Ухане работают ткацкие станки на 2 миллиона 499 тысяч китайских, 1 миллион 821 тысячу японских и 178 тысяч английских веретен. В общей сложности почти четыре с половиной миллиона. Дети подтаскивают пустые бобины и оттаскивают полные и постоянно следят за тем, чтобы нить не запуталась или, не дай Бог, не оборвалась, а когда такое все-таки происходит, исправляют огрехи тоненькими пальчиками. Английский ткацкий станок, специально рассчитанный на детей, облегчает им дело (когда в Англии запретили использование детского труда, эти станки переправили в Америку,

 — в Новую Англию и в негритянские штаты Юга,

 — и лишь потом они расползлись по колониям и попали в Китай). У некоторых девочек в руках желтая плетка, знак принадлежности к классу надсмотрщиц, и они носят ее с гордостью. Из девочек получаются суровые начальницы. Дети работают от двенадцати до четырнадцати часов ежедневно без перерыва на обед. Станки не останавливаются ни на секунду, даже когда ту или иную группку детей отправляют на кухню за положенной каждому корзиночкой отварного риса. Есть надо, следя за тем, чтобы веретено вертелось, станина продолжала подниматься, нить бежала равномерно. Частицы волокна и пыль оседают на палочки для еды, прилипают к зернышкам риса».

Перспектива жизни в Шанхае… Вот уж некстати припомнился этот факт, в рекламные проспекты туристических агентств его не включают, там обрисовываются только привлекательные стороны путешествия… Нет, эта статейка, — «Детский труд в текстильной промышленности», — попадалась в ворохе партийной литературы на письменном столе Соседа, она и принадлежала тестю. Излюбленная и заезженная тема социал-демократических публицистов, — только местом действия избран почему-то Шанхай, а не какая-нибудь там Северная Чехия или Ланкашир… Четыре с половиной миллиона детских веретен — это наверняка социал-демократическое преувеличение, однако эта цифра застряла в памяти, как переставшая бежать равномерно нить, которую необходимо тут же подхватить и направить в нужном направлении — именно сейчас и непременно в Шанхай. И все же разве не сумел бы человек, сам себя произведший из Матросика прямо в Капитаны, бестрепетно взглянуть в глаза и Шанхаю (из корабельного отсека виллы на несколько семей в Пётцляйнсдорфе)?

Однако разве я не могу отправиться, например, в Англию, думает Матросик по дороге домой после «южно-азиатской» встречи с доктором Требичем на углу Кольмаркта и Грабена, отправиться куда-нибудь в Англию, хотя достопочтенный шотландец не преподал мне ни единого слова по-английски, а здешнее британское консульство главным образом выдает только трехнедельные визы для деловых поездок, да и то если расходы берет на себя принимающая сторона по ту сторону Ла-Манша, а сидящего в Вене консула письменно извещают: мистер Смит поручился за меня, и написано это по-английски с ошибками на только что явленном из небытия языке, на жаргоне эмигрантов и беженцев. А у меня нет мистера Смита, который изъявил бы готовность письменно уведомить британского консула в Вене: «Я ручаюсь за Матросика!», да, честно говоря, я и о самой Англии ничего не знаю, хотя единственный учитель не духовного звания среди наших бенедиктинцев, преподаватель истории и географии доктор Томас Магнус, вечно пытался что-то рассказать про Англию. Но мы его не слушали, даже мой брат-отличник не слушал, ибо колыбель культуры находится в Греции, колыбель и супружеское ложе неописуемо прекрасной католической религии в барочном варианте — в Риме, а сердце музыкального мира бьется как раз там, где живем мы сами, — в Вене, в городе песен.