Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Судьбу главного томского оппозиционера – Ивана Ивановича Кутузова – после того, как коллегия ОГПУ осудила его на три года ссылки, можно обозначить пунктиром[1519]

. Как и все оппозиционеры, осужденные ОСО при Коллегии ОГПУ, Кутузов был лишен избирательных прав и свободы передвижения. По прибытии в Канск он прошел регистрацию в местном органе ГПУ и был обязан регулярно отмечаться там. ЦК ВКП(б) предписывал местным советам и партийным комитетам, занимавшимся трудоустройством ссыльных в Восточной Сибири: «Высылаемых оппозиционеров на местах необходимо поставить в такие условия, чтобы лишить их всякой возможности нанести вред партии и пролетарскому государству»[1520]

. Как правило, оппозиционеры направлялись на низовые должности в хозяйственные и плановые органы (бухгалтеры, экономисты, делопроизводители), но Кутузов был инженером, и его старались использовать по специальности.

Кутузов участвовал в строительстве в Канске, Енисейске, Красноярске; достиг определенного положения как компетентный инженер. Казалось, что партия его простила. Но в январе 1935 года в Красноярск прибыло письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова», а с ним директива – выявить и изолировать всех высланных по политическим мотивам. Первый улов составили 57 бывших оппозиционеров, в том числе 26 активистов и 4 бунтаря. Старший прораб на Красноярском машиностроительном заводе (Красмаш) на момент ареста (1 февраля 1935 года), Кутузов был обвинен в троцкистской диверсии. Через месяц в тюрьме заключенный говорил следователю: «Неожиданно резкое содержание поставленного мне обвинения заставили меня, прежде всего, проделать анализ своего политического прошлого и сделать оценку своего политического поведения в настоящий момент. Коли бы я был просто беспартийным инженером, то дело обстояло бы гораздо проще. Каким я себя считал, и кто я был в действительности?»

Повторный арест заставил Кутузова, который считал себя уже навеки связанным с беспартийными и бывшими троцкистами, снова вспомнить, кто он такой и кем когда-то был. Зная, как требуется поступать в столь ответственный момент, Кутузов сразу задумался: а не заблуждался ли он все это время? Была ли у него возможность, учитывая его прошлое, остаться вне партии? Зазор между субъективным и объективным, между прошлой самоидентификацией и действительностью не был окончательно стерт для Кутузова. Оказалось, он снова ошибался, и исправить ошибку можно было, лишь сочинив новую политическую характеристику.

Теперь Кутузов мыслил себя уже как простого «честного советского специалиста», который, наконец, «от троцкистской оппозиции отошел, борьбу с партией прекратил» и добросовестно трудится. Конечно, новый Кутузов поддерживал «знакомство с троцкистами-капитулянтами», не вел активной борьбы за линию партии, да к тому же так и не сумел понять многих практических вопросов внутрипартийной жизни. Это уже серый быт беспартийного, а не пламенные будни настоящего коммуниста, определяющего курс борьбы. Означал ли арест, что вместо того, чтобы активно бороться и изживать оппозицию и в себе, и вокруг, Кутузов расслабился, стал примиренцем? Кутузов снова проглядел изменение в партийных лозунгах дня и не осознал нового способа постановки вопроса. Его «добросовестная работа», перемежающаяся общением с «троцкистами-капитулянтами», широко распахивала двери для самой настоящей контрреволюции, делала его снова «врагом партии»: «Я не боролся с троцкистами – значит, примиренец. А примиренцы тоже враги партии. И, следовательно, их роль является контрреволюционной. Трудно было прийти к такому выводу в отношении к себе – но заставляет логика и факты».