Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Кутузов признавал справедливость своего вторичного исключения из партии в 1929 году «за предательскую подпольно троцкистскую деятельность». На этот раз его апелляция о восстановлении была отклонена – партия усвоила урок. То, что «моя апелляция и мои заверения об отходе от троцкистской оппозиции имели ложный двурушнический характер, подтверждает моя дальнейшая практическая борьба за внедрение троцкистских идей, за сколачивание новых кадров». Детали того, что произошло на Коломенском паровозном заводе весной 1930 года, плохо сохранились в памяти Ивана Ивановича – или же он просто не хотел обо всем говорить. «Не прошло месяца после подачи апелляции, как я вместе с другими троцкистами города Коломны повел активную работу среди рабочих коломнического завода, усиленно пропагандировал идеи троцкизма». Состоялись знакомства с «мастером сборочного цеха (фамилию не помню, звали „Афанасьевич“), исключенным за оппозиционную работу, и Энко (был членом партии, где работал, не помню), с токарем дизельного цеха – фамилию тоже не помню <…>. Не ограничиваясь устной агитацией среди отдельных рабочих, мной была составлена и передана в печать специально разработанное воззвание-листовка, направленная против коммунистической партии и ее руководства». Уверения Кутузова шестилетней давности, что он пересмотрел свои взгляды, не были правдой. На самом деле, признавал он теперь, листовку размножить не удалось «в силу сложившихся независящих от меня обстоятельств». Кутузов констатировал факты своего ареста Коломенским ОГПУ 18 июля 1930 года и перевода в Москву в Бутырскую тюрьму в сентябре. «В своих показаниях предъявленные мне обвинения признал» и в конце октября был сослан на 3 года в Восточную Сибирь[1523]

.

Тем не менее каяться надо было полнее, честнее: «Я, когда писал о признании контрреволюционной роли троцкизма – при допросах, будучи в Бутырской тюрьме, то не представлял себе всей ответственности и своих обязательств после такого признания. И поэтому пытался всячески умолчать или выгородить своих товарищей по оппозиции в томском институте». Теперь Кутузов признавался, что вред партии он нанес больший, чем готов был сказать тогда: «В 1927 году в коллективе института голосовало за оппозицию первый раз 100 человек. В 1929 г. там же я немало имел сочувствующих. В числе моих ближайших сторонников, имевших непосредственную связь со мной, были: Филатов (механик), Казанцев Борис (механик), Матвеев Василий (механик), Панов (железнодорожник, перед чисткой отошел от группы), Голяков Иван (механик), Осокин (горняк), Уманец (механик), Платонов (горняк), Беляев (механик). <…> Кроме названных, были еще лица, менее близкие, но так или иначе связанные с группой. Из них я помню фамилии: Самойлов (механик), Столяров Михаил (механик), Кочкуров (железнодорожник), Кусанов (железнодорожник). Некоторых я, возможно, совсем не знал». Кутузов упоминает знакомые имена, но опознает оппозиционеров по профессиональному, а не партийному признаку. «Все названные лица читали подпольные документы, относящиеся к 1928 году, которые я получал от Ивановой. Все были члены партии, кроме Голякова». Последовало и признание в некоторой организованности: «Были попытки собрать деньги для передачи нуждающимся из оппозиции: Эти попытки относятся к началу 1930 года. Помню, что собрать удалось рублей 80–90, собирал я и, кажется, Голяков. <…> Сумму эту не нашли кому передать и при выезде из Томска (в начале 1930 г.) на Коломенский завод я и Голяков оставили деньги, насколько помню, Уманцу». Кутузов дополнил, что «в процессе следствия в Бутырской тюрьме <…> не сообщал. Несколько фамилий из перечисленных (кого именно, не помню) я назвал, Матвеева и Казанцева в том числе, причем последних как личных друзей усиленно выгораживал. Словом, я не помог раскрыть все корни троцкистской оппозиции по Томску и этот факт я чувствовал как груз, связывающий меня с троцкистами». Кутузов угадал, чего от него хотела партия, чтобы вновь считать его коммунистом, – все та же формула: коммунист – тот, кто ведет активную борьбу с оппонентами партии и внутри нее, и снаружи. Кто сначала боролся, но затем прекратил борьбу, тот уже враг и преступник.

Ссылку Кутузов начал отбывать в Канске, куда он был переведен из Иркутской тюрьмы, с января 1931 года, устроившись на работу в систему Сиблестреста. «О своей работе в Канске я имею положительный отзыв», – отметил он мимоходом. Сначала Кутузов еще рассчитывал на оппозиционные связи, но только из‑за своего бедственного положения. «Будучи без средств и зная адрес Казанцева Бориса (который в начале 1930 года уехал работать в Надеждинский металлургический завод), телеграфом просил выслать мне денег, взаимообразно. Получил от него (а, может быть, от его жены, не помню) 40 рублей, а на мое письмо он не ответил. На этом и прекратились мои связи с единомышленниками из Томска. В 1933 году здесь в Красноярске я узнал от жены Кликунова Сергея, что в Томске в 1932 г. или 1933 году арестован Филатов и еще кто-то».