Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Был ли ему дан шанс сделать политическое заявление? Сочиняя «политическую характеристику» на самого себя, Кутузов озвучил зазор между объективным и субъективным, между своим давнишним пониманием себя и действительностью. Кутузов старался быть самокритичным. Убийство Кирова заставило его признать свою вину: «Я считал, что от троцкистской оппозиции отошел, борьбу с партией прекратил, добросовестно работаю, как всякий честный советский специалист. Правда, поддерживаю знакомство с троцкистами-капитулянтами, не веду борьбы с троцкизмом, по линии партии в некоторых практических вопросах и, в частности, по внутрипартийным вопросам мне [еще] не понятно, или противоречит моим взглядам – но все это меня, как не члена партии, не компрометирует. Теперь я постараюсь восстановить и оценить факты из своего прошлого с точки зрения последних установок партии в борьбе с троцкистами и зиновьевцами всех оттенков в связи с убийством Кирова. Вопрос стоит так: либо в ряды контрреволюции явной или скрытой, либо активная борьба с ней». «Я не троцкист», – отвечал Кутузов самому себе. Но слишком часто он занимал половинчатую позицию, а это оказалось тяжким грехом. Однако сам Кутузов считал себя исправимым – от ценностей большевизма он и не думал отказываться, и злого умысла у него не было. «Настоящими своими показаниями я только начинаю действительную борьбу с контрреволюционным троцкизмом»[1521]

.

Свои показания Кутузов сопроводил обширными «дополнениями» от первого лица – автобиографическим повествованием в форме признания следователю. Сохранялись правила жанра, поскольку Кутузов возвращался к уже известным главным событиям своей жизни, на этот раз сопровождая их описанием своих настроений и намерений. Он изливал душу следователю, говорил о себе критично и обещал «перековаться». Кутузов каялся, но не считал себя потерянным человеком. Действительно, он не был так уж плох: связей с заядлыми контрреволюционерами у него не было, с троцкистской колонией отношений не имел, сравнение себя с другими отошедшими троцкистами было в пользу Кутузова.

Что касается апелляций, поданных им в 1928 году и затем еще раз в 1930 году, Кутузов признавал, что они «носили характер двурушничества, были своеобразным маневром. После своего первого исключения из партии в 1927 г. я, преследуя цель борьбы внутри партии, подал заявление об отходе от троцкистской оппозиции». Тогда еще наивная и благодушная, партия удовлетворила просьбу Кутузова, «и я вновь был восстановлен в члены РКП(б). Прибыв в город, <…> я связался с идейными троцкистами и снова повел активную работу против коммунистической партии и ее руководства». В декабре 1928 года Кутузов восстановился в институте, «и это было ошибкой на пути полного идейного разоружения. В Томске я оказался в обстановке прежних знакомств». Проявились нездоровые «тенденции знакомства со студентами – прежними участниками оппозиции. <…> В 1929 г., особенно перед чисткой, я проявил некоторую активность в выступлениях против руководства партийного коллектива по отдельным вопросам, касающимся троцкистских рецидивов в поведении бывших участников оппозиции. Все это, однако, было довольно случайно, и не значило возврата к полной оппозиционной активности. Организационно я не был знаком с кем-либо из троцкистов за этот период, кроме Ивановой, которая жила в это время в Новосибирске, но однажды приезжала в Томск, где я ее встретил. Мне известно, что ее в конце 1929 года арестовали и дальше о ней ничего не знаю. Активными моими единомышленниками в Томске в период 1928–[19]29 года были Голяков, Филатов, Казанцев, Попов и еще два-три человека, фамилии которых теперь уже не помню».

Упоминал Кутузов и Матвеева, с помощью которого он штурмовал партийное бюро института в 1929 году.

Все эти фамилии были хорошо известны органам, и Кутузов не первый раз их называл, но ему важно было показать, что он ничего не утаивает[1522].