Автопортрет с догом

Да, я боялся чужих стен, накопленной в них чужой истории, несчастий, судьбы. А здесь прошло мое детство, здесь я болел, читал свои первые книжки, впервые тронул холст. Сюда, еще щенком, принесли нашу собаку. Здесь жил мой отец. Как-то у нас этому не придается значения: не до этих, мол, тонкостей, когда не хватает метров. Но чувство Родины питается и этим маленьким чувством своего жилища. И я часто задавал себе потом вопрос: не боязнь ли потерять эти стены привела меня к столь скоропалительной женитьбе? И это тоже, отвечал себе я, и это тоже.

Теперь, когда мы поженились, этот вопрос отпадал, и я мог больше не беспокоиться за свое фамильное гнездо. Правда, за лишнюю площадь мы все-таки платили. И изредка нас вызывали в жэк и обещали кого-нибудь подселить для острастки, «если у вас никого в ближайшем будущем не появится». Я отвечал, что займусь разведением потомства.

Алиса презрительно повела плечом, когда увидела мою квартиру. Но промолчала. Все же я боялся, что она затеет обмен: объединит мою и свою жилплощадь и выменяет на что-нибудь престижное, поближе к центру. Но я боялся напрасно: это в ее планы не входило.

Свою комнату Алиса оставила за собой. Кажется, кого-то прописала для видимости. Она оставила ее за собой «для творчества». И на всякий случай, говорила она. «Мало ли что».

Алиса говорила, что я ее раздражаю, когда она работает. Что со мной, при мне, она пишет хуже. Я ходил на цыпочках и чувствовал себя виноватым. Помню, целый реестр запрещенных действий был вывешен у нас на кухне: чего мне можно и чего нельзя, когда она работает. Он был напечатан на машинке и прилеплен к стене пластилином. Я его сохранил. Вот он:

«ВСЕМ! ВСЕМ!! ВСЕМ!!! Безусловно, запрещается разговаривать по телефону, бубнить себе под нос, дуться (это мне тоже мешает), ворчать, проявлять недовольство — и вообще, жаловаться на жизнь, когда я работаю. А также: открывать краны, ронять ножи и вилки, греметь утварью, возиться с собаками (!), входить ко мне в комнату и приставать с нежностями, включать радио и телевизор. Разрешается: читать книги приличного содержания, передвигаться по квартире лишь в крайних случаях — и на цыпочках, писать картинки, готовить ужин и вообще — думать обо мне, любить меня, боготворить меня».

За нарушение любого из этих пунктов предусматривалась поистине бесчеловечная мера пресечения — лишение меня ласк, а за совокупность нарушений — СУПРУЖЕСКАЯ ИЗМЕНА. Венчал эту немыслимую угрозу череп с костями. Для восстановления дипломатического равновесия я, на заседании с Дези, выработал со своей стороны «Декларацию прав Человека и Мужа» и вывесил ее рядом с Алисиным меморандумом. Алиса, глумясь, сорвала ее и разнесла в клочки. Я был дискриминирован. Хорошо еще, что она меня не заставила проглотить эту Декларацию.

Смех смехом, но я действительно не давал ей работать. Скучал, никакие умные книги не лезли мне в голову, то и дело с поводом и без повода заглядывал к ней в комнату, пробовал обнять за шею. Иногда мне позволялось сидеть рядом и вычитывать готовую продукцию. Я пробовал торговаться с Алисой: за столько-то обнаруженных орфографических ошибок я требовал себе поцелуй, за столько-то стилистических — два. За одну смысловую мне уже полагалось… Она выпроваживала меня. Никакие мои ухищрения не помогали, и она выставляла меня за дверь. Я возмущался и заявлял, что никакого ущемления своих супружеских прав не потерплю.

Потом она перестала работать дома. Она уходила теперь работать к себе, в ту свою прежнюю комнату, бросала меня — и уходила, даже отключала телефон.

Я вел суровую, аскетическую жизнь, ходил на работу, гулял с Дези, ел сухие пряники, посещал фильмы, ходил на лыжах. И ждал, когда мне будет позволено встретить ее: видит бог, преданно, засыпая у телефона, ждал. Она и ночевала там. Долго ждал. Потом запил.

Не однажды уже я замечал там, в ее комнате (я сделал себе ключ и бывал у нее украдкой), мужские окурки (Алисины нервные, как-то по-женски не завершенные и смятые я всегда безошибочно различал), не однажды уже я находил там мужские окурки, наспех початую бутылку вина, включенный проигрыватель с «музычкой» на вращающемся круге, незастланную постель. Мое воображение разыгрывалось. Во всем этом мне чудилась измена. Я ревновал. Я запил.