Автор Исландии

Магга Морская оказалась старой засохшей махоркой с хриплым голосом: одной рукой она держала в охапке саму себя и свой халат, а в другой у нее была сигарета: пока я был у нее, она выкурила три «Честерфильдины» без фильтра. Свое прозвище она получила по «Морскому дому». Это было что-то вроде рыбацкого общежития. Мне оно не понравилось. Она показала мне две каюты; в одной из них лежал единорог Тоурд, словно корабль на приколе, вокруг него было целое море мусора, а во рту дымилась пароходная труба. Он поднялся и попытался найти на мелководье пола пустое место, где встать. Наши взгляды встретились, и я задумался, узнал ли он того человека, которого видел стоящим у стены сенника в Хельской долине полмесяца назад, а сейчас помолодевшего лет на пятнадцать.

– Ты сейчас надолго, Додди? – безучастным тоном спросила Магга.

– Я завтра ухожу на Бочке.

Он был одним из таких молодых людей, какие будут всегда: им уже двадцать пять, а они так и не обрели твердую почву под ногами; он раскачивался взад-вперед, ни разу не уперев в пол сразу обе ноги, сдувал ото лба вихор вместе с дымом, глаза бегали – нерешительный и неразрешимый. Я вновь подумал о Гардаре. Мой взгляд упал на огромную резную конскую голову в углу. Она была вырезана достаточно искусно, чтоб я поинтересовался, кто автор. Магга представила мне Додди-художника с той гордостью, которая наполняет простой народ, когда ему приходится соприкасаться с какими-либо талантами, но сам автор смотрел на свою работу с презрением: «А, это? Да это так, старое».

Морской дом стоял над Береговым шоссе, и с крыльца открывался вид на две площадки для выгрузки сельди, большую и малую, раскинувшиеся внизу от дороги. Рыборазделочные столы до самого причала – словно столы заседаний, но сельди на них в этот день не было. Распорядители работ прогуливались, бондарь был занят делом. А две девушки-рыбораздельщицы курили за штабелем бочек. Зато вытопка рыбьего жира шла полным ходом. При соответствующих дыме и вони. Перед нами пролетела крачка с рыбешкой в клюве. Магга выкинула окурок с крыльца, скрестила руки на своей гагарьей груди и сильно закашлялась, так что я повторил свой вопрос, не сдается ли где комната. Она посоветовала зайти к Йоуханне в Доме-с-трубой. В этом городке одни женщины живут, что ли?

Я снова пошел в город, встретил по дороге агронома Баурда и сухо поздоровался с ним, но он меня не узнал, и час спустя лег в собственную кровать. Наконец-то. Под скатом крыши, с видом на фьорд. Когда я подходил к окну, старые половицы скрипели. На подоконнике пятьдесят дохлых мух. Пятнистая корова все еще стояла на том же туне. А количество зрителей на склоне горы так и не уменьшилось. Знать, что они там, было как-то неприятно. Над ними, на каменистом участке высоко на горе, я увидел двоих человек в анораках ярких цветов. Мне показалось, они что-то выискивали среди камней какими-то приборами. Наверняка замерщики или археологи. Высоко над ними, над городком и фьордом, на высоте тысячи метров парила чайка.

Дом-с-трубой стоял на склоне чуть повыше Школы, недалеко от Больницы: старый двухэтажный дом, обитый рифленым железом, покрашенный в желтую краску, на зеленом каменном цоколе, с длинной трубой и огородиком под высоким крыльцом. Старая Йоуханна ползала в нем в резиновых перчатках, словно странная черепаха: миниатюрная старушенция с горбом на спине и серо-снежными волосами. Она не подняла глаз даже после трех моих вопросов, а продолжила ковыряться в грядке.

– Ты надолго?

– Я-то? Ну… да, наверно, до осени.

– Наверху желтая комната. На лестнице поосторожнее: она крутая.

Наверно, пока я стоял над ней, не сходя с травы, она украдкой взглянула на мои туфли. Но она не подняла на меня глаз и ничего не сказала об оплате. Ни тогда, ни сейчас, когда я сообщил ей, что собираюсь выйти. Вот она сидит у окна гостиной в грубой синей шерстяной кофте, не застегнутой над платьем в мелкий цветочек, и вяжет крючком разноцветную прихватку – близорукая, большеносая, из-за этого напоминающая гнома; под ногами у нее маленькая потертая скамеечка. На подоконнике стоит «Радио Рейкьявик», и диктор перечисляет имена всех умерших за сегодняшний день исландцев. Судя по всему, некоторые из них ей знакомы, она порой часто моргает, но перестает вязать, услышав, как скрипит порог: это я вхожу к ней из кухни. И все же она не смотрит в мою сторону и держит голову неподвижно, спрашивая:

– Поесть хочешь?

– Нет, спасибо. Меня пригласили… меня ваш депутат на ужин пригласить собирается.

– Да, уж за приглашениями у него дело не станет. Как и за принятиями приглашений.