Автор Исландии

– У нас в стране электричества предостаточно и, если честно, даже чересчур много. И люди транжирят его почем зря, например… жгут свет до поздней ночи и даже забывают выключать, ложась спать. Лучше бы повысить цену на электроэнергию, чем разводить еще более масштабное строительство и брать кредиты со всеми их последствиями… – сказал депутат.

– Ах, если бы все были такими, как я, жизнь была бы прекрасна! – быстро проговорил агроном.

– Что?

– Стоит ли сооружать электростанции, если нам все равно предстоит всем умереть, мы все отправимся на кладбище, – продолжал Баурд с невидимой ухмылкой. Старик недолго посмотрел на него, а потом:

– Мне говорили, здесь у ворот кладбища всю зиму свет горел. По-моему, это попросту транжирство.

Баурду стало неохота продолжать дискуссию. Мы молчали и ели. Сардельки были отменные. Мне было хорошо. Я чувствовал себя так, словно я – один из них. У второго шофера были закатанные рукава и вот такие мускулистые ручищи. Да, это, скорее всего, был Аусбьёртн. По радио читали прогноз погоды. Улыбающийся Одуванчик на лугу жизни:

– А ты живешь у старушки Ханны? В Доме-с-трубой?

– Да.

Старик депутат поднялся, медленно и с трудом, – и побрел в кухню. Одуванчик продолжал:

– И долго ты у нее пробыл?

– Я… просто… Да я только сегодня приехал.

– А-а, вот оно что.

Одуванчик продемонстрировал свою кислую усмешку и скосил глаза на обладателя мускулистых ручищ, который пытался скрыть улыбку, искал глазами салфетку. Баурд прислушался, слегка шевельнув головой, и мы все последовали его примеру: сквозь тонкую переборку и открытую дверь мы слышали депутата на пороге кухни:

– Рикка, дорогая, ты покуда все закончила? Можно, я выключу у тебя свет, пока ты ждешь, что тебе принесут посуду? Нам всем следует позаботиться о целом.

Баурд сдерживал смех.

– Тоураринн, ты мне должен, – звучал голос стряпухи. – Ты мне еще за прошлое лето не заплатил.

Тут шофер с ручищами побагровел от сдерживаемого смеха, а Одуванчик заулыбался пуще прежнего. Скегги расслабленно сидел на стуле и вертел ложку на толстой скатерти. У Баурда вырвалось хихиканье.

– Да-да, будет тебе все, Рикка, дорогая, они, наверно, с этим уже разбираются. Я в последний раз разговаривал с начальником конторы весной, до того, как приехал на восток, – услышали мы подчеркнуто ласковый голос депутата, а затем последовал громкий и ясный «чик» выключателя.

– Мне здесь в середине лета в потемках сидеть?

– Нам всем следует подумать о целом, а потемок не будет, пока душа горит, Рикка, дорогая.

– Ты сам знаешь: ты мне задолжал. И не можешь приглашать сюда своих избирателей, пока ты мне еще за прошлое лето должен.

Ну вот мне и попало! Депутат появился в дверях и снова просеменил к нам. Люди пытались подавить смех. Баурд:

– Тоути[106], ты бы предложил Управлению электроэнергией, чтоб отключали в городе свет в полвосьмого вечера…

Мы доели сардельки, а потом нам дали кашу саго с корицей. Мне тотчас вспомнился старый добрый Лаурусом. Сейчас он шел где-то от Лауруса и становился перед Лаурусом, – где-то странствовал в одиночестве или щупал в холодной кладовке жену фермера, пустившего его на ночлег. Теория относительности – удобная теория! После еды мы отнесли тарелки на кухню, и силачи шоферы перенесли Рикку к раковине, чтоб она помыла посуду. Этот ее стул был таким мощным сооружением! Баурд зажег для нее свет. Студентка давно исчезла. Затем мы вышли в гостиную и стали пить жиденький деревенский кофе, покуда старушка мыла посуду. Из резного радиоприемника на угловом столике раздавалась передача о том о сем. Я услышал знакомый тембр. Весьма возбужденный голос сравнивал «сельскохозяйственную продукцию Советского Союза с одной стороны и западных стран – с другой». Глупая тенденциозная речь, воскресившая в моей памяти все неприятное, что было в годы холодной войны, когда мир был разделен на две футбольные команды и людям приходилось болеть или за одну, или за другую. А нейтралитета не существовало.

– «В четвертое десятилетие текущего века, когда мировой им периалистический кризис с небывалой силой ударил по простому народу на Западе, Советский Союз увеличил урожайность зерно вых на тринадцать процентов. В одной лишь Укрании[107]…»

Ну ничего себе! Разве в той же Укрании десять миллионов человек не погибли от голода в тридцать втором году, когда Сталин истребил российское крестьянство? Мы сидели в парадной гостиной на парадных стульях, и мужики обсуждали прокладку дорог через Фьярдархейди, когда Рикка позвала с кухни:

– Я все!

Старик-депутат жестом велел мне сидеть на месте. Баурд и Одуванчик сидели с нами, а шоферы зашли в кухню и показались оттуда, неся между собой громадину. Хотя они и были сильными, им это явно давалось с трудом. Они пронесли ее через всю гостиную, словно пианино (лица у них при этом раскраснелись), а она в это время говорила, обращаясь к нам в угол, громко и четко:

– Шестьдесят крон! Шестьдесят крон, я сказала. Я тут не занимаюсь благотворительностью, Тоураринн, для депутатов и их друзей. Гони шестьдесят крон – или завтра выйдешь отсюда голодным!