Аввакум

– У тебя, Артамон Сергеевич, все просто, – покачал головой Афанасий Лаврентьевич. – Кто спас пушки, которые Бутурлин бросил, когда бежал из-подо Львова? Матвеев. Кто убедил Петра Потоцкого сложить оружие под Черниговом? Матвеев. Кто делал выговор Богдану Хмельницкому за содействие казаков шведскому королю Карлу? Матвеев. И не Матвеев ли ездил укорять Выговского за то, что не сообщил о смерти Хмельницкого? Просто, все просто!

– Да ведь и впрямь просто! Смотрю, пушки в грязи лежат – поднял. Царь повелел ехать – поехал. Волю великого государя исполнять – сердцу радость.

– Ах как ты хорошо сказал!

На глазах Афанасия Лаврентьевича заблестели слезы, но в животе он чувствовал кусок льда: Матвеев – сама удача. То, что ему, Ордину-Нащокину, дается молитвами, мучительными расчетами, отчаянной смелостью, за которую можно поплатиться, потерять все и навсегда, Матвеев совершает как само собой разумеющееся.

– Где же теперь молодой Хмельницкий? Что с Выговским? – спросил Афанасий Лаврентьевич, наигрывая озабоченность.

– Выговский у поляков… Юрко много кочевряжился. Цецура о нем верно говорит: «Молодой Хмель духа лядского…» Раду все же устроили в Переяславле… Статьи кто подписал, а кто неграмотен – приложил палец.

– Неужели среди украинской старшины есть неграмотные? – изумился Афанасий Лаврентьевич.

– Оба судьи неграмотные – Беспалый и Кравченко, оба есаула – Ковалевский и Чеботков, полковников чуть не половина. Сейчас вспомню: Одинец – черкасский, Серко – калницкий, Апостол – миргородский, Засадка – лубенский, Терещенко – прилуцкий, Золотаренко – нежинский.

– Так много?!

– Цецура – переяславский, Носач – их обозный, Петренко – корсунский… Господи, Лизогуб – каневский…

– Вот это для меня новость. Я думал, Южная Русь под влиянием польской культуры должна бы, кажется… – и примолк. – Не ожидал.

– Польскому влиянию на Украине конец, – уверенно сказал Матвеев. – Охотников воевать с казаками бесконечную войну не много набирается. Войну нам надо ждать не от поляков, а от казацкого непостоянства. Выговский, пока жив, не успокоится, обязательно приведет и поляков и татар. Это он еще не знает, что его брата замучили.

– Данилу Астафьевича?

– Пана Данилу… Чего уж из него вышибали, то ли какие тайны, то ли где клады схоронил? Не довезли до Москвы.

– Где же был князь Алексей Никитич? Куда смотрел?

– В его-то обозе и везли пана Данилу: ныне дочь Богдана Хмельницкого пани Елена – вдова, да не ведает о том.

И опять показался Артамон Сергеевич Афанасию Лаврентьевичу искренним и даже простоватым… Расстались, понимая, как они нужны друг другу, умные, редкого племени люди. И только когда Матвеев ушел, Ордин-Нащокин с досадой понял свою промашку: по-немецки принял соседа, угостил одной наливкой, корки хлеба не поставил, не повел за столы, где скатерть-самобранка. А самая-то неприятность: Артамон Сергеевич глазом не моргнул, ничем не выдал своего неудовольствия. А ведь это для русского человека обида – не накормили в гостях до отвала. Умен Артамон Сергеевич. Опасен.

17

Уже через четверть часа Афанасий Лаврентьевич еще и порадовался, что не отобедал раньше времени ради Матвеева. За ним прислали карету и две сотни почетной стражи от боярина Василия Петровича Шереметева. Как тут отговоришься! Василий Петрович – отец Матвея Васильевича, воина храброго и тою храбростью погубленного. Что мог рассказать Афанасий Лаврентьевич неизвестного о событиях почти трехлетней давности? Друг незабвенного Скопина-Шуйского, а ныне враг, граф Магнус де ла Гарди пожег на Печоре сотню деревень, на Псков заглядывался. Вот и пошел на шведа Матвей Васильевич. При городе Вальке был у него бой. Шведы воюют по науке, мы же – как Бог даст. В тот раз не дал, рать кинулась врассыпную, а Матвей Васильевич не только не побежал, но и не отступил. Лошадь под ним убили, самого ранили, взяли в плен. Шведы люди незлые, лечили Матвея Васильевича как только могли, да не вылечили. Хоронил граф де ла Гарди Матвея Васильевича с бранными почестями, хоть и на свой лютеранский лад, но не на погосте, а в Вильморской церкви. Рыцарем называл Матвея Васильевича, викингом.

Боярин Василий Петрович – воевода, стяжавший многую славу в битвах со шведами и поляками, – после смерти сына служб не искал, мирской суеты сторонился. Он вроде бы и не болел, да только плоть его принялась день ото дня истончаться, и на челе его пребывали не страсти жизни, но светы духа.

Встретил боярин Ордина-Нащокина ласково, сам отвел за стол, угощал дружески. Рассказывать о несчастном деле под городом Вальке, слава Богу, не пришлось.

Видно, в этом доме уж то ценили, что Ордин-Нащокин за смерть Матвея Васильевича крепко наказал шведов и де ла Гарди гонял, обложил многие города по Двине и Нарве данью, подчинил Курляндию.

Разговор к обоюдному удовольствию получился об иконах.

Афанасий Лаврентьевич загляделся на «Сретение», большую, наполненную светом икону.

– Нравится? – спросил Василий Петрович.

– Сие как чудо!

– Чудо и есть. Я сам все гляжу каждый день на святыню мою, все во мне улыбается, а на душе печаль. Проще надо было жить.