Аввакум

– Этот напиток готовится из вишневых черенков. – Афанасий Лаврентьевич встал, перекрестился на икону и только потом поднял бокал, любуясь огнем вина. Матвеев, ухвативший бокал прежде времени, побагровел как рак, и ему открылось: никогда не будет он с этим человеком в близкой дружбе.

Но Ордин-Нащокин опять удивил, сбил с толку, повернул на свою сторону:

– Я много слышал о тебе, Артамон Сергеевич!

«Отчество знает!» – удивился Матвеев.

– Я приготовил великому государю некую нечаянность, но хотел бы с тобой посоветоваться. Только прошу тебя, пусть тайна останется тайной до самого дня царского приема… Я хочу прочитать великому государю… вирши.

– Вирши?

– Да, вирши. Складную речь одного ученого монаха.

– Я что-то слышал о виршах, – смутился Матвеев.

Чин купецкий без греха едва может быти,На много бо я злобы враг обыче лстити.Во-первых, всякий купец усердно желает,Малоценно да купит, драго да продает.

Вот это и есть вирши. Правда, я собираюсь прочитать иные, возвышенные. Как ты думаешь, не осердит ли государя моя дерзость?

– Вспомнил! На Украине бурсаки виршами нас восхваляли… Я тебе так скажу, Афанасий Лаврентьевич. Государю всякие новины любы. Он заморских тонкостей не сторонится, хочет, чтоб у нас было, как повсюду есть.

– Здоровье великого государя! – Афанасий Лаврентьевич пригубил рубиновый напиток.

Матвеев, благодарный Ордину-Нащокину за его откровенность, отблагодарил самой свежей новостью, подал ее тоже не без тонкости.

– Как, твоя милость, воспринял ты известие о гетманстве Юрко Хмельницкого? – словно о хорошо известном, спросил Артамон Сергеевич.

Ордин-Нащокин нес к губам вино. Известие, подобное грому, от которого сваливается крыша, ни на мгновенье не прервало плавного движения его руки.

Ответил тотчас, не позволяя себе сделать паузу, – а ведь мог бы сначала вина выпить, просмаковать, – судорожно взвешивая все «за» и «против», стремясь понять Матвеева, на чьей он стороне, и, наконец, просто не выдать своей неосведомленности.

– Юного Хмельницкого ждут трудные дни, – сказал Афанасий Лаврентьевич. – И нас тоже. Само дыхание этого юноши может пробудить бурю. Сейчас все шумные витии замрут, чтобы не пропустить ни единого слова, слетающего с губ… гетмана. Стало быть, нас ожидает молчание, разумеется, кратковременное.

Афанасия Лаврентьевича несло, ему нужно было разговорить Матвеева, вызнать подробности случившегося, понять, почему царь не сообщил о столь важной перемене в украинских делах.

– Я был в пути и не вполне наслышан о последних событиях, – чуть небрежно признался Афанасий Лаврентьевич. – Какие полки теперь с Хмельницким, где Выговский? Я помню, что переяславский полковник Цецура перешел под руку великого государя вместе с Нежинским, Черниговским, Киевским и Лубенским полками.

– От Выговского почти все казаки отшатнулись, даже его брат Данила. Пришлось Выговскому у поляков спасаться, в Гребенках, в таборе у их ясновельможной милости Андрея Потоцкого. Юрко Хмельницкий стоял в Германовке, по соседству. – Матвеев перекрестился. – Слава тебе, Господи. Страшное дело под Конотопом Божиим велением для нашего государя пречудно обернулось победой, а для Выговского его злая победа стала бессилием. – Вдруг рассмеялся. – Они там вокруг Белой Церкви как привязанные ходили. Юрко раскинул стан под Взеньем – ему и везенье, Потоцкий – под Хвостовом, вот Выгов-ский и хвост ему. Забрали у гетмана Иоанна булаву да бунчук, его брат Данила забирал. Казачье войско всей силой на поляков двинулось… Ну да эти дела уж быльем поросли, ты про них знаешь.

Афанасий Лаврентьевич об августовских событиях знал, но Матвеева слушал в оба уха: царь на украинские дела смотрит глазами Матвеева. Матвеев и с посольствами на Украину ездит, и с полками ходит.

– А вот про это ты не знаешь, – улыбнулся Матвеев. – Доставили на днях список с письма их милости пана Андрея Потоцкого к королю. Пишет, чтоб король ничего доброго от украинского края для себя не ждал. Все здешние жители скоро-де будут московитами, Заднепровье перетягивает, и сами они того хотят.

– Уж чего я знаю хорошо, – Афанасий Лаврентьевич положил свою руку на руку Матвеева, – так это про тебя, Артамон Сергеевич. Как крепко ты бился под Конотопом и как спас от смерти князя Трубецкого.

– Какое от смерти! От крикунов! – махнул рукой Матвеев.

– Ты все-таки расскажи, что же там приключилось.

Афанасий Лаврентьевич снова наполнил бокалы.

– Князь Пожарский да князь Львов попались на ханскую уду проще карасей, – горько сказал Матвеев. – Алексей Никитич судьбу не стал пытать, пошел от Конотопа прочь, а мне велел обоз отводить. Табор устроили надежный, пушек было много. Казаки-татары налетят, а мы ахнем, ахнем – только клочья летят. К реке Семь вышли, тут стрельцы и перепугались. Страшно им стало табор покинуть, по воде плыть. Схватили Алексея Никитича, кричат на него, трясут, будто он соломенное чучело. Подошел я со своим полком, отбил князя у дурней, и вся история.