Бабочка (ЛП)

Подойдя ближе к кровати, я поднял одеяло, чтобы укрыть ее. Затем наклонился и целомудренно поцеловал в лоб. Тепло ее кожи проникло в мои губы. Опалило их. Обожгло их. Мне захотелось зацеловать ее лицо. Везде. Ее веки, нос, щеки, губы. Не в силах оторваться от нее, я провел губами по тонкой колонне ее шеи и припал ртом к впадинке между ключицами. Обвел губами ее подвеску-бабочку. Я впитывал ее вкус, прежде чем языком спустился ниже к ее груди, остановив себя в последний момент, перед тем, как голодным ртом найти ее грудь и овладеть ею. Я представил себе, как распахиваю ночную рубашку и беру в рот ее розовые соски, сосу и покусываю их, пока она не закричала бы от желания. Умоляя о большем. Крича для меня.

Борясь со своим возбуждением, я отстранился. Мое дыхание стало поверхностным. Я отошел назад, один нерешительный шаг за другим, не сводя с нее взгляда.

В этой постели спал только один человек.

И она так сильно напоминала мне ее.

Мой психиатр однажды рассказал мне о десяти самых разрушительных жизненных событиях, по мнению гения неврологии, с которым он учился. Номер один: Смерть любимого человека. Особенно супруга или ребенка. Я не мог с этим поспорить. Номер два: Тяжелая болезнь. Моя мать была тому свидетельством. Номер три: Развод. Откуда мне было знать. Среди других — Выход на пенсию и Потеря работы. Даже Рождество попало в расширенный список. Но не пожар. Но судя по поведению Софи, эти подражатели Фрейду явно пропустили один из них. С тех пор как ее дом был разрушен пожаром, она не покидала гостевую комнату. Мадам Дюбуа сказала мне, что девушка много спала, и у нее был жар. Моим первым побуждением было позвонить врачу, но женщина, которой я доверил бы свою жизнь, сказала, что в этом нет необходимости. Сонливость и жар часто сопровождали психологическую травму. Моя начальница штаба присматривала за ней и была достаточно добра, чтобы помочь купить ей основную одежду и предметы первой необходимости, такие как пижама, шампунь и зубная паста. Она также следила за тем, чтобы Софи ела, принося ей на обед куриный суп из местного еврейского гастронома. Почти не притрагиваясь к другим блюдам, моя Бабочка обычно съедала его целую миску. По крайней мере, она хоть что-то ела.

Софи отказывалась меня видеть. Я очень беспокоился о ней и скучал по ее присутствию, но компенсировал это тем, что проводил долгие дни за работой в своем кабинете. Творил коллекцию бабочек, на создание которой она меня вдохновила. Делал наброски и редактировал. Удалял и расширял. Прежде чем вернуть ей телефон, я распечатал несколько фотографий бабочек, сделанных ею, а также ее картин, и прикрепил их на доску вдохновения. Среди них — Голубой Морфо, над которым она говорила мне, что работала. Я также держал рядом пресс-папье «Луна», которое она мне купила, чтобы оно всегда было в поле моего зрения, где бы ни я находился.

Наконец, на четвертый день, когда я делал наброски за своим столом, Софи снова впорхнула в мою жизнь. Неуверенно. Как бабочка, только вылупившаяся из своей куколки, она медленно протискивалась через дверь в мой кабинет. Меня пронзил шок. В отличие от яркой бабочки, которой она была всего несколько дней назад, Софи выглядела увядшей и исхудавшей. Ее глаза запали, и она потеряла много веса — то, чего не могла себе позволить. Розовый оттенок исчез из ее медово-коричневых волос.

Софи была одета в тот же наряд, что и в музее, правда мой шарф с бабочками повязала вокруг головы как бандану. Она поправила рюкзак на плечах. Интересно, зачем девушка его принесла?

— Привет, — поздоровалась она, ее голос был напряжен, словно та заставляла себя говорить. — Спасибо за все — за то, что позволил мне остаться. — Она сделала паузу, ее глаза встретились с моими. — Мне пора идти.

Я нахмурил брови. Мой голос повысился.

— О чем ты говоришь?

— Мне нужно найти новое место для жизни. Может быть, на время вернуться домой и пожить какое-то время у родителей, чтобы накопить немного денег и встать на ноги.

Бросив карандаш на стол, я вскочил на ноги.

— Софи, ты можешь остаться здесь.

— Я не могу. Это слишком накладно. — Она потянулась в карман юбки и достала желтый листок бумаги. Чек, который я ей дал. — Я не могу это принять.

Неужели моя вздорная, хрупкая Бабочка сошла с ума? Она не могла меня бросить. Она нужна мне. Я хотел ее. Смесь отчаяния и решимости бурлила во мне, уступая место моему темному «я», который не принимал «нет» за ответ.

— Нет, Софи. Я не заберу твой чек. И ты никуда не пойдешь. Мы заключили сделку. Ты согласилась работать на меня в течение трех месяцев или пока не найдешь новую работу. Ты здесь, так что давай приступим к работе.

Софи застыла в дверном проеме. Ее глаза были на мокром месте.

— Роман, я не могу.

— Софи, ты можешь, и ты сделаешь это. — Мой голос гремел в груди. — А теперь расправь свои крылья, моя Бабочка, и скажи мне, что ты думаешь об этом. — Схватив свой этюдник, я пошел к ней. Она — мне навстречу.