Багровый снег

– Ты плохо знаешь женщин, друг мой. Раненый рыцарь всегда более любим, чем рыцарь без единой царапины. Раненый рыцарь, кроме восхищения, внушает ещё и участие. Женщины наделены большим воображением. Раненый рыцарь для них непременно будет окружён ореолом мученичества, подвига.

– Откуда ты только всё знаешь? – попытался шутить Тягаев, краем глаза взглянув на себя в висевшее на стене зеркало. Как будто бы ничего особенного. Разве что тёмная черкеска красит, подчёркивая фигуру и оттеняя бледность лица.

– Я всё знаю, мой дорогой, – устало ответила Елизавета. – Ты сам говорил, что у меня неженский ум. Можешь мне поверить, ты сейчас более чем когда-либо можешь покорить женское сердце.

– Уж не ревнуешь ли ты? По-моему, вблизи нас нет ни одной женщины!

– Я этому рада. Нет, я не ревную… Просто смотрю на тебя и понимаю, насколько безжалостны годы ко мне. Право, я могла бы стареть медленнее и красивее.

– Я не помню, кто это сказал, но время никогда не безобразит, а только безвременье. А ты красива. Особенно сегодня. И это платье идёт тебе необычайно. По-моему, я прежде не видел его.

– Мой дорогой, это платье куплено ещё до войны, и я не раз надевала его. Ты просто не замечал.

– Прости.

– Тебе не за что извиняться, мой раненный рыцарь.

Тягаев почувствовал прилив нежности к жене. Удивительно родной увиделась она ему в эту минуту. Он хотел обнять её, но в дверь позвонили, и из прихожей раздался радостный голос Ирины Лавровны:

– Миша пришёл!

Миша был квартирантом в доме Тягаевых. Ирина Лавровна не могла отказать в комнате племяннику своей старой подруги. К тому же она очень привязалась к Мише, обожала его, как сына, и считала едва ли не ангелом. Справедливости ради, сойти за ангела Мише было довольно легко. Тонкий, изящный молодой человек с ясным, немного застенчивым выражением лица, он был чрезвычайно скромен и молчалив, а к тому же обладал дивным хрустальным голосом. Собственно, именно голосом и зарабатывал он на жизнь, концертируя по разным городам.

Войдя в комнату, Миша поприветствовал Лизу и Петра Сергеевича, перед которым несколько робел, и подошёл к камину. Следом появилась Ирина Лавровна, увещевая сокрушённо:

– Мишенька, голубчик, как же это можно, право? Без шапки! И в таком худом пальто! У вас на волосах иней! Ведь вы простудитесь! Ведь у вас куртка была? На меху. Куда вы подевали?

– Продал, Ирина Лавровна! – Миша робко улыбнулся. – Весна уже, перемогусь. А к следующей зиме что-нибудь справлю.

– Вы с ума сошли! – Ирина Лавровна приложила руки к груди. – Зачем вы это сделали?! Ещё только начало марта! Так холодно!

– Да, – кивнул Тягаев. – Вы погорячились, по-моему. Я бы, конечно, одолжил вам мою шинель, да она офицерская, как бы неприятностей вам не вышло.

– О, я бы никогда не принял, Пётр Сергеевич! И не стоит беспокоиться. Скоро уже совсем станет тепло. А сегодня просто мне долго пешком идти пришлось, вот и замёрз. Трамвай остановился посреди пути, и ни с места… Ирина Лавровна, у меня там в мешке консервы. Возьмите, пожалуйста. Мясные.

– Боже мой, голубчик, откуда?

– В концерте сегодня пел. Вместе ещё с несколькими артистами. Криницына была и другие. Вот, нам за это паёк выдали. Там консервы и сухари, кажется.

Ирина Лавровна исчезла в прихожей, оттуда раздался её радостный голос:

– Да ведь это настоящее богатство, Мишенька!

– Вы половину про запас отложите, а остальное сегодня на ужин. Всё-таки праздник, так давно их не было!

– Спасибо вам, милый, – сказала Ирина Лавровна, возвращаясь и целуя Мишу в голову. – Вы очень славный. Грейтесь, голубчик, грейтесь. И приходите на кухню за кипятком!

Следом за Мишей явился ротмистр Гребенников, служивший долгое время под началом Тягаева. Ещё молодой человек, невысокий, необычайно живой и подвижный, шумный, он обладал лёгким и уживчивым характером, был смешлив и остроумен, лицо его невозможно было назвать сколь-либо красивым, но в нём было что-то забавное, озорное, почти детское и вызывающее симпатию. Володя Гребенников возвратился с фронта ещё осенью, тотчас примкнул к офицерской организации, остатки которой сохранялись в Петрограде, хотя не вели никакой значимой работы, сменил мундир на цивильное платье, устроился работать в какую-то контору и под этим прикрытием конспирировал, выуживал всевозможные сведения, вертелся, как белка в колесе, не теряя обычной весёлости.

Он даже не вошёл в квартиру, а ворвался, влетел в неё, на ходу сбрасывая засаленный тулуп, извлекая из карманов водку, вино и чай, гомоня и пританцовывая.

– Где вы раздобыли? – осведомлялась Ирина Лавровна, расставляя на столе принесённый алкоголь.

– Где раздобыл, там больше нет! – беззаботно откликнулся Володя. – Я ведь знаю, что никто, кроме меня, не принесёт! А какой праздник без водчонки? Ведь это же несерьёзно, позвольте заметить!

– Что, есть какие-нибудь известия? – спросил Пётр Сергеевич.