Байкал - море священное

Послушал Христя, послушал, и на сердце горячо сделалось, захотелось в места чудные, куда не хаживал еще. Давнее и знакомое чувство, сколько раз ловил себя на мысли, что скучно ему среди людей, хочется дальнего и светлого, и томится тогда, и мается… Вот и нынче тож… Будто бы идет он следом за ходаком но берегу горной речки, раздвигает колючие облепиховые ветки, тяжко ему, и на сердце робость, места глухие, незнакомые и на сотню верст ни души, случись что, не докричишься людей, сгинешь… И все ж идет, а тут видит на самой середине речки блестящий камень, и на камне след человеческий, словно бы шел кто-то и наступил на камень, придавил… Вода в топ ступне. Забавно, солнце печет нещадно, а вода в ступне не убывает. Отчего бы?.. Скинул штаны, забрел в речку, а очутившись подле камня, вычерпал воду ладошкою. Только собрался уходить, вода опять появилась. Досадуя, снова вычерпал воду, но малость спустя случилось то же самое. Неспокойно стало, неуютно. Вспомнил сказку про клад монгольского воина: будто-де велел он, смертельно раненный, похоронить себя близ горной речки, а все сокровища спрятать на дне, у серого камня. Так и сделали слуги и хотели уйти, но вдруг начали у них каменеть руки и ноги, и уж не сдвинуться…

По сию пору стоят на берегу каменные идолы, глядят мертвыми незрячими глазами. И те, кто осмелился прийти позже, чтоб найти клад, тоже превратились в каменных идолов. Так сказывают старики. Однако ж была б его воля, переступил бы Киш через запретную черту, сыскал сокровища. Но где нынче его воля?..

Лохов вышел из шалаша. Уж не надумал ли задать лататы? Глянул по сторонам, ночь темная-темная, шмыгнул в кусты. Но тут услышал давешний, так взволновавший его голос:

— Филька, ты?..

Остановился, ноги опять сделались вялые, слабые, с места не стронешься.

Подошел рядчик, похлопал по плечу:

— Давненько дожидаюсь. Мыслил я, вдругорядь навостришься в бега. Караулил. — Помедлил: — Слышь-ка, Филька, а че те бегать? Обещаю, о давнем никому ни слова. Живи! Токо вот че — подсобляй мне в деле. Земляк жа!

Не сразу понял, а когда дошло до сознания, упал на колени, обхватил дрожащими руками Старостины ноги:

— Петр Иннокентьевич, спасибо, уважил! Да и не повинен я, вот те крест!

— А мне че — повинен аль нет?.. Служи. Не обижу, — Оттолкнул Лохова, ушел.

— Филька, ты где? Э-эй!..

Прислушался. Христя кличет. Кто ж еще?.. Отозвался из кустов:

— Тутось я.

6

Всю неделю после встречи с Бальжийиином в юрте старого бурята Мефодий Игнатьевич не мог забыть случившийся тогда разговор. И удивлялся тому, как вел себя при этом разговоре, и злился, но ничего не мог поделать с собою, со всем тем, что жило в душе, едва приметное, далекое. Случалось, говорил:

— Врешь, монах! Сила правит миром — не доброта! И так будет всегда…

Бывало, что убеждал себя, и тогда делалось легко и привычно спокойно, но проходило какое-то время, и он снова чувствовал себя неуверенно, и тогда дело не шло в руки… Вот и теперь, распорядившись заседлать любимого гнедого, а потом выезжая со двора, он думал о случившемся разговоре.