Балаустион

– Шутнику заткните пасть – пусть пожует кляп. А второго определите подальше от него, чтоб никакого общения, – с этим Полиад вышел.

К этому моменту на шее Леонтиска красовался наскоро заклепанный медный ошейник. Схватив пленника за это сомнительное украшение, один из амбалов протащил его в дальний конец коридора – Леонтиск успел краем глаза увидеть Эвполида за частой гребенкой железных прутьев – и запихал в камеру. Усадил на скамью, а кольцо ошейника пристегнул к свисавшей со стены короткой – всего несколько звеньев – цепи. Напоследок тюремщик разрезал стягивавшую руки веревку и вышел, не дослушав и половины леонтисковой коллекции проклятий.

Прошло несколько часов. Афинянину они показались несколькими сутками. Стылая скамья впитала последние остатки тепла, хитон намок от капавшей с потолка воды. Крысы любопытно кружили у самых ног пленника, почти не обращая внимания на его неловкие попытки отогнать их. Неумолчные стоны из соседней камеры терзали слух и нервы почище напильника. Кроме того, Леонтиск жутко проголодался. Несколько раз он пытался докричаться до тюремщиков, требовал еды и ругался до хрипоты. Они не обращали на афинянина никакого внимания, всецело отдавшись азартной игре в кости. Он слышал их восклицания – то вопли радости, то смех, то богохульства, – стук костей и звяканье меди.

Одна из крыс, подкравшись, укусила Леонтиска за палец ноги.

– Ах ты, мразь хвостатая! – выругался он. – Ну, я тебя проучу, клянусь Меднодомной Афиной!

Крыса отбежала на безопасное расстояние и замерла посреди камеры, нагло глядя на человека блестящими бусинами глаз. Задвинув ноги под скамью, молодой человек терпеливо ждал, пока грязная тварь, осмелев, не приблизилась снова.

– Ха! – он резко выбросил ногу. Крыса метнулась в сторону, но опоздала: подбитая подошва сандалии припечатала ее хвост к полу.

На лестнице послышался отчетливый звук шагов: кто-то спускался. Возможно, по его душу. Хм, нужно завершить дело. Леонтиск, не отрывая подошвы от пола, подтащил верещавую крысу поближе и сильными ударами другой ноги превратил ее в мохнатую окровавленную лепешку.

– Харет, – позвал сильный мужской голос.

– О, господин стратег!

Зацокала по полу выроненная с перепугу игральная кость.

– Где ублюдок?

– Который из них, господин стратег? – голос палача прозвучал заискивающе.

– Разумеется, последний! Я же спросил – «где ублюдок?», а не «где мудак?»!

– Гы-гы-гы! – оценил остроту Харет. – Ублюдок – здесь, во второй. Открыть?

– Да поживей.

Дверь камеры отворилась. Афинянин глянул на вошедшего и стиснул челюсти. Даже в полумраке подземелья он сразу узнал эту высокую подтянутую фигуру и рыжую шевелюру. Леотихид-Рыжий! Леонтиск вдруг похолодел от неожиданной догадки – боги, Полиад что-то там говорил о том, что Эвполид целовался с Арсионой. Как такое вообще могло произойти? Но, если предположить, что сын Терамена, страстно грезивший об Арсионе, добился своего… Неужели они тут лишь из-за того, что Леотихид решил наказать наглеца, прикоснувшегося к его подруге? Эх, говорили друзья Эвполиду, предупреждали, что никто не смеет лезть к Арсионе, никто не… Авоэ, стоп, что за нелепость? Не нужно путать причину со следствием. Пожалуй, Эвполид не потому здесь, что целовался с Арсионой, а целовался с Арсионой, потому что должен был очутиться здесь. Или…?

Эти мысли сумбурным вихрем пронеслись в голове молодого воина. Тем временем Леотихид, с сомнением оглядев услужливо принесенный тюремщиком табурет, все же сел, брезгливо завернув край белого, с золотыми львами, плаща.

– Добрый вечер, афиненок, – сладко улыбнувшись, промурлыкал Агиад. Его глаза с видимым удовольствием скользнули по медному ошейнику, притягивающему пленника к стене. – Или лучше назвать тебя обосравшимся львенком?

– Не изволишь ли объяснить, что происходит, и что тебе нужно от меня, стратег Леотихид? – со всей возможной холодностью процедил Леонтиск. – А также от моего друга Пилона, похищение которого, кстати, может привести Лакедемон к серьезному разладу с полисом афинян. Потому что, да будут тебе известно…

– Ох, да знаю, знаю, – язвительно усмехнулся Агиад. – Потому что этот твой Пилон – на самом деле никакой не Пилон, а Эвполид, сын афинянина Терамена Каллатида. Это ты хотел сказать? Увы, несчастный афиненок, могущество этого человека давно истаяло, и Спарте ничем не грозит его гнев. Так что напрасно твой дружок Пилон пыжится в камере, надеясь, что при звуке имени его родителя двери темницы немедленно отворятся. Какой наив! Авоэ, напротив, его взяли именно как Эвполида, сына Терамена, и только благодаря тому, что его настоящее имя стало известно, этой ночью он из любителя женщин превратится в безразличного, немножко обезображенного мертвяка. Тебя, кстати, ждет то же самое.

– Это блеф! – зло бросил Леонтиск. – Вам не за что нас убивать. Не за что!