Балаустион

Удары, казалось, сотрясают все здание, от двери летела крупная щепа. Горгил шумно дышал сквозь зубы и давил, давил. Потом, видя, что ничего не выходит, отпрянул, хотел отнять руку с ножом, но не вышло: Леонтиск держал ее мертвым захватом. Держал свою жизнь.

– Не выйдет, пес, – прохрипел он, ощерив в усмешке окровавленные зубы.

– Что, жить хочешь, тварь? Жить хочешь? – в бешенстве заорал Горгил – похоже, самообладание оставило его. Свободной рукой он принялся наносить Леонтиску гвоздящие удары по лицу, дробя кулаком нос, глаза, губы… Афинянин рычал и мотал головой, но руку с ножом не отпускал.

– Да умри же ты! – завопил убийца, и тяжело дыша, буквально прыгнул сверху на нож, навалился всем весом, прижавшись телом к каменному ложу. Последовал миг отчаянной борьбы, после чего нож пошел вниз. Невероятным усилием афинянину удалось, резко дернув локтем, заставить острие отклониться от шеи и пройти над плечом. Железо заскребло по камню.

Леонтиск ничего не видел, глаза застилал кровавый туман, но в этот момент под правую, обрубленную, руку, попалась прижавшаяся к камню скамьи промежность убийцы. Зажмурившись, Леонтиск изо всех сил ткнул культей. Боль была меньше, чем он ожидал – или сейчас было просто не до того? Горгилу, похоже, было больнее – заорав, он отпрыгнул назад, оставив нож в руке жертвы. В эту самую минуту доски двери, не выдержав очередного удара, с громким треском прогнулись внутрь. Загрохотало, заскрипело, залязгало. Каменная пыль запорошила афинянину лицо. Кашляя, Леонтиск, перехватив нож за рукоять, принялся вслепую размахивать им перед собой. Он практически ничего не видел – глаза были залиты кровью с рассеченных кулаком убийцы бровей и лба.

– Сюда, на помощь! – сорвался с губ афинянина запоздалый призыв.

Еще миг-другой, и пространство вокруг наполнилось суетой и голосами.

– Держи его!

– Стой, собака!

Удары железом по камню.

– Не получается!

– Открывай!

– Ни хрена, тут какой-то механизм.

– Дави, сюда просовывай, в щель! Нажимай. Уйдет, падаль!

– Все, сломал. Меч сломал, представляешь? Ничего не выйдет.

Шум возни.

– На помощь! – снова слабо позвал Леонтиск. Он был не уверен, что, размахивая ножом, не поразил себя: больно было везде.

– Леонтиск, дружище! Живой, хвала богам! – голос Иона. – Дай сюда нож, я тебя освобожу. Успокойся, все позади.

– И я могу спокойно потерять сознание?

– Можешь, но лучше не надо. Проклятье, у тебя все лицо в крови! И рука, о боги! Потерпи, сейчас мы тебя отсюда вытащим…

Леонтиск его уже не слышал, перестав барахтаться и поддавшись властному зову глубины. Темные воды озера беспамятства сомкнулись над ним.

Бесчувственного Леонтиска разместили в той же комнате, где лежал все еще страдающий от сильной боли и лихорадки Аркесил. Олимпионик был совершенно не против подобного соседства, скорее принял его с тщательно скрытой радостью. Галиарт подозревал, что как бы они ни старались почаще навещать прикованного к кровати друга, тот страдал от скуки и бездействия не меньше, чем от физической боли.

Теперь ложе у противоположной стены занял Леонтиск, вышедший живым из рук самого Горгила. Доктор Левкрит при помощи тетки Ариты обмыл и смазал целебным бальзамом лицо пострадавшего афинянина, тщательно обследовал руку и наложил на нее лубок из бинтов.

– Ничего страшного, самая обычная рана. Вот, видите, здесь, – короткий палец лекаря обвел кривую вокруг вздувшегося красно-черной опухолью предплечья Леонтиска, – tumor et rubor, характерные для классического отсечения. Обломки кости не торчат, помощь была оказана практически сразу, так что заражение и нагноение маловероятны… Клянусь Асклепием, он дешево отделался! Конечно, будет calor и наверняка dolor, но не более…

– Уважаемый, оставь эти ученые словеса! – взмолился Галиарт. – Когда он сможет встать на ноги?

– Если не будет вставать из постели – недели через полторы – две, – пожал плечами Левкрит. – Через пару месяцев уже сможет носить щит. Ладонь левой руки, клянусь Асклепием, заживет еще быстрее: ткани были разрезаны прямо между пальцами глубоко, но ровно. Видимо, оружие было очень острым…

– Он держал рукой лезвие ножа, которым его хотел проколоть один нехороший человек, – пояснил Галиарт.

– Это наверняка было весьма болезненно, – покачал головой лекарь. – Хотя в состоянии возбуждения, близком к безумию, человек способен на многое, что кажется невероятным. Один раз на моих глазах кузнец с четверть часа поддерживал тлеющую, раскаленную докрасна балку, пока из-под рухнувших стропил горящей кузницы извлекали его сына. Этому кузнецу потом пришлось отнять обе кисти – они сгорели до кости. А если вспомнить случай в…