Балкон на Кутузовском

На том и порешили. Федор Степаныч приходил обычно утром, когда дверь к Киреевским была уже открыта, и приносил свежий хлеб. Выстаивал теперь вместо Лидки очередь у магазина, брал хлеб на всех – себе бородинский, Киреевским два горячих батона и серый и даже французскую булочку на долю Евы Марковны, она просила. По дороге заходил к ней в подъезд, поднимался на девятый этаж и оставлял авоську прямо на ручке ее двери. И ничего, никто никогда не трогал. А Ева появлялась после работы и неторопливо снимала эту давно ожидающую ее авоську с чуть задеревеневшей коркой, но мякоть все равно всегда оставалась нежнейшей. Но это так, к слову. Потом Федор Степаныч шел занести хлеб Лидке, это было обязательным ритуалом по дороге к себе. Всегда приходил точно, как часы, и удалялся к себе в келью.

Потом Лидка кормила домашних, занималась хозяйством, а к полудню ожидала Федор Степаныча к столу. Лидка настояла, чтоб он ежедневно приходил и ел – не то завтрак, не то обед, время это, 12 дня, было какое-то межсезонное, но не важно, главное, чтоб поел горячее и в семье. Федор Степанович отпрашивался с работы на часок и к 12 стоял уже под дверью.

Федор Степанович норовил поухаживать за всеми сам, получалось это у него неуклюже даже не в силу своей увечности, а скорее от стеснения. Да и Лидка сразу пресекла все эти ухаживательные попытки, сажала его в углу, сбоку от холодильника и начинала метать на стол – чай, гренки, омлетик мокрый, на большом количестве молока, или пышный, высокий, на сметанке с ложечкой муки, или глазунью из четырех глаз, когда с помидоркой, когда с колбаской, когда с зеленушкой и лучком, когда просто голенькой. Яичное меню в семье было богатым, сытным и никогда не надоедало. «Яйцо – друг и помощник человека», – почему-то говорила Поля, и яиц в холодильнике надо было иметь всегда десятками. Она сразу начинала волноваться, если оставалось два-три яйца: «Господи, дожили, скоро уже по миру пойдем, зубы на полку, никаких запасов не осталось…» – и начинала театрально вспоминать голодные военные годы. Лидка причитания эти не терпела и срочно бежала в магазин за яйцами или по соседям подзанять по 2–3 яйца с этажа, чтоб закрыть яйцами пространство в холодильнике.

Федор Степаныч Поле нравился. «Человек он, как есть человек», – говорила Поля, считая, что этим определением дает ему полную и всеобъемлющую характеристику. И за дочь радовалась, что такой человеческий друг наконец у нее появился после всех этих красавцев-вертихвостов, воспитанный, основательный, надежный, душевный, не чета этим бессмысленным Трени-Бреням. Пусть любила она их, родные почти, столько лет рядом, но времени они у дочери отрывали многовато, а мужского взамен ничего предложить не могли. Даже советы их были бабскими и глупыми чаще, чем дельными, и пока они приходили к какому-то заключению, то переругивались все насмерть, с криками, чертыханиями и визгливыми истериками. Федор Степаныч же говорил мало, высказывался толково, по существу, и что важно, тихим голосом, а это, без сомнения, говорило в его пользу.

Он всем пришелся, а Кате в первую очередь. Принес как-то немецкую резиновую куклу, просто так, даже не в праздник. Достал где-то по блату, в Доме игрушки таких отродясь не было. Она лежала во внушительной коробке в красивом клетчатом платьице с неестественно коричневыми завитушками на голове. Глаза у нее почти светились на свету, сине-голубели. Но был у нее один непроверенный изъян – плохо держалась черепушка, слегка заваливаясь набок и чуть назад, но она все равно гордо, раздвинув ноги и протянув руки вперед, восседала на серванте и украшала быт. Назвали ее Евой в честь Евы Марковны. Катя боялась в нее играть, очень ее жалела и все время лечила, крепко повязывая шарфики и захотев даже благодаря ей на какое-то очень недолгое время стать врачом. Но когда у Евы – куклы, а не Марковны – однажды сама собой отвалилась голова и с влажным чавкающим звуком спрыгнула с серванта и покатилась под стол, ее моментально отдали на операцию Федор Степанычу, и тот ей просто-напросто приклеил голову резиновым клеем. Поворачиваться она, конечно, уже не могла, зато приобрела величественную посадку и высокомерный взгляд на жизнь.

Но дело было не просто в кукле, а в ежедневном милом внимании Федора Степановича, в мелочах и деталях, которые оставили в Катиной памяти тонкий, изящный, незабываемый след на всю жизнь, и случилось это именно в том самом счастливом возрасте, когда все вокруг казались хорошими.

***