Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

Ни минуты не колеблясь, он направился к ферме Фуссе и решительно вошел во двор. Собаки, учуяв незнакомого, устроили адский гвалт и угрожающе набросились на него, показывая клыки.

Размахивая клюкой, старик удерживал их на расстоянии, но лай от этого не стихал.

На этот лай из дома вышел человек. Сделав несколько шагов по навозу, он крикнул собакам несколько слов на местном наречии, те поджали хвосты и удалились под навес, рыча и ощетинившись.

Несмотря на красноту и неправильные черты, на лице хозяина читалась необыкновенная доброта. Как и пришельцу, ему было лет семьдесят, и, так же как тот, он выглядел крепким и не знающим недугов.

На нем была удобная одежда босского фермера. Свежевыбритый, с волосами, заплетенными в аккуратную косичку, в хорошей рубашке с жабо и манжетами, в открытых туфлях с серебряными пряжками, с двумя часовыми цепочками, свисавшими из жилетных карманов, он умиротворенно похлопывал себя по округлому животу. Увидев его, любой бы подумал: вот добропорядочный и счастливый человек.

И он бы не ошибся. Долгая и достойная трудовая жизнь оставила на этом спокойном и добром лице отпечаток безмятежности и сознания выполненного долга, хотя преклонные лета уже заставляли фермера задуматься о загробной жизни.

— Это он! Это Никола Фуссе, — пробормотал бедняк, суровое и высокомерное лицо которого приобрело вдруг выражение необыкновенной радости.

Старый труженик приветствовал пришедшего сердечным наклоном головы, без всякой надменности и неприязни, и сказал просто, указывая на широко открытую дверь:

— Входите!

Без сомнения, он не стал бы принимать столь обходительно нищего в расцвете лет, каких в то время много бродило по дорогам.

Но Фуссе, увидев несчастного старика примерно своего возраста, одежда которого говорила о беспросветной бедности, человека, к которому жизнь была немилосердна, с трогательной простотой исполнил высшую заповедь: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой».

Бедняк прошел в большую кухню, уютная деревенская обстановка которой свидетельствовала о достатке и благополучии. Фуссе продолжал:

— Садитесь, будьте любезны! Сейчас я прикажу подать еды и питья.

Они были одни на кухне. Фуссе уже собирался пойти за прислугой, когда незнакомец, волнение которого все возрастало, запинаясь, проговорил глухим, словно сдавленным, голосом:

— Мы здесь одни?

— Да, — ответил фермер. — А что?

— Никола! Мой дорогой Никола! Может ли быть, что пять лет, проведенных врозь… пять лет борьбы… и нищеты изменили меня так, что ты не узнаешь меня, своего молочного брата!

При этих словах Фуссе побледнел, словно готов был потерять сознание. Он глухо вскрикнул и, схватив руку нищего, с любовью и почтением прижался к ней губами.

— Франсуа Жан! Господин виконт де Монвиль!

Тот открыл свои объятия, Никола Фуссе исступленно бросился в них, то смеясь как безумный, то рыдая.

Старики стояли, крепко обнявшись, от потрясения не в состоянии произнести ни слова.

Наконец Фуссе пробормотал:

— Господин виконт, мой дорогой добрый хозяин! Вы! Наконец-то! Вернулись из эмиграции… и так поздно!

— Поздно, ты прав, друг мой! Жизнь там была тяжела и полна разочарований. Здесь, возле моего сына, моего дорогого, непонятого Жана, возле тебя, осталось счастье.

При этих словах тень тяжелой грусти легла на мгновение на счастливое лицо земледельца, и он уклончиво ответил:

— Да, жизнь, должно быть, была к вам немилосердна. Здесь вас тоже ожидают печальные известия.

— Как? Что? Что ты хочешь этим сказать?

— Поговорим позже, когда останемся одни.

— Разве мы не одни?

— Сюда могут прийти. Только одно слово, если вы позволите, мой дорогой хозяин.

— Говори.

— Эти лохмотья — маскарад? Вы скрываетесь, потому что вернулись из эмиграции, не так ли?

— Вовсе нет, друг мой! Это мой единственный наряд. Я шел пешком от берегов Рейна, где солдаты Республики причинили нам немало хлопот. Фуссе, у виконта де Монвиля, бывшего сеньора Жуи, Гедревиля, Готе, Монгона, Спюи, Мийуарда, Андонвиля и других земель, нет даже рубашки, а из всего состояния осталось одно экю. Если питаться одним хлебом, то хватит на неделю! А после остается только умереть с голоду или попрошайничать.

— Вы ошибаетесь, господин виконт. К этому скудному экю вы можете добавить сумму в сто пятнадцать тысяч пятьсот ливров золотом, которые ожидают вас в укромном тайнике.

— Чем ты это докажешь?

— Распиской, которую я дал вам, получая деньги на хранение.

— Мои бумаги потеряны либо украдены. У меня нет больше расписки.

— Но у вас остается то, что стоит дороже всяких бумаг — слово честного человека, любящего вас. Сто пятнадцать тысяч пятьсот ливров с сегодняшнего дня в вашем распоряжении.

— Никола! Душевный человек! Дорогой мой, замечательный и честный друг!

— Да что там. Проще всего вернуть чужие деньги.