Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

— Нет! Это не так просто. Если бы ты знал, сколько их, бесчестных хранителей денег, и сколько изгнанников, лишенных состояния. Но не будем об этом! Теперь, мой друг, я могу с радостью принять то, что ты мне недавно предлагал — еду и питье. С самой границы я живу на одном сухом хлебе, сыре и крутых яйцах. Копченая селедка была для меня пиршеством. Из Раштатта[79] я вернулся с тремя луидорами в кармане! Да, эмиграция не сделала нас богаче… Но это был наш долг.

Фермер уже звал служанку непривычным для домашних громким голосом и деловито отдавал приказания. Он собирался устроить пышный прием, перерезать всю домашнюю птицу, поднять из погреба все запасы вина.

Виконт остановил его:

— Я настаиваю на своем инкогнито до тех пор, пока это будет необходимо. Мое присутствие здесь должно оставаться тайной, и вскоре ты узнаешь почему. Только ты и твой сын Бернар должны знать о том, кто я. Пиршество, устроенное в честь какого-то попрошайки, возбудит подозрения. Для своей же собственной безопасности я должен оставаться в обличии бедняка.

— Но все же, господин виконт, поесть…

— Начнем с того, что более не должно быть обращения «господин виконт»! Ты будешь звать меня Франсуа, как звал в детстве, и будешь говорить мне «ты».

— Но…

— Так надо, я прошу тебя. А теперь прикажи приготовить омлет со шкварками. Проходя через Витри-ле-Франсуа, я однажды ел такой. В первый и последний раз за время бесконечного пути, пройденного пешком. Когда я вспоминаю об этом, у меня волосы встают дыбом. Какая это была дорога, Боже мой! Правда, когда я шел через Париж, то мне посчастливилось встретить обоз с ранеными, которые потеснились и пустили в свою повозку старого офицера-эмигранта.

Благодаря этим добрым людям я научился понимать народ. Боже, если бы можно было все начать сначала! Мой бедный Жан был прав. При имени «Жан» старый Монвиль заметил на открытом лице своего молочного брата прежнее выражение мучительной напряженности.

— Но что с тобой, Никола? Ты мне ничего не говоришь о Жане. Я собираюсь завтра вместе с тобой отправиться в Жуи, чтобы повидать мое дорогое дитя. Я завернул в Мийуард, потому что шел мимо.

— И это к лучшему! Иначе вы узнали бы от недоброжелателей и завистников страшные вещи, о которых поведаю вам я. Давайте пройдем в мою комнату, прошу вас.

Ужин, намного более обильный, чем того желал виконт, стремившийся сохранить в тайне свое возвращение, — был готов. Омлет со шкварками дымился и благоухал, рядом с ним возвышалось огромное блюдо с фрикасе, от которого оголодавший старик не мог отвести взгляда.

На столе стояли и бутылки почтенного возраста, бережно хранимые фермером для торжественных случаев, которые и были немедленно откупорены.

После сытной еды и обильных возлияний старый де Монвиль немного пришел в себя и снова начал расспрашивать своего молочного брата:

— Давай, Никола, теперь выкладывай. Я готов услышать все что угодно. У тех, кто столько повидал и выстрадал, железные нервы. Ты хочешь раскрыть мне ужасные вещи. Жан, мой сын…

— У вас более нет сына!

— Жан умер? Ах, Боже мой! — воскликнул виконт, бледнея.

— Хуже того… Исчез. И при каких обстоятельствах! Осужден, затем изобличен в вооруженном грабеже, в поджоге, в убийстве!

При этих словах виконт глубоко вздохнул, а затем громко рассмеялся, к большому возмущению фермера, который решил, что гость сошел с ума.

— Ах, так дело только в этом! Но на западе, в Вандее, а также и на юге, самые ярые роялисты именно так и поступают. Они объявляют правительству жестокую войну, останавливают дилижансы, отбирают деньги, грабят повсюду, где им предоставляется такая возможность, и, естественно, при этом уважают собственность частных владельцев. Партизанская война, мой дорогой Никола, приемлет все средства, и я не осуждаю Жана, если он именно так борется с теми, кто убил моего короля и разрушил монархию.

— Простите, дорогой хозяин, мне придется разочаровать вас, — грустно прервал его фермер. — Преступления, в которых обвиняют Жана, не относятся к политике, они относятся исключительно к той области, которая именуется общественным правом.

Он разорил, затерроризировал и запугал наш честный и спокойный Бос, где политика заключается лишь в том, чтобы выращивать зерно, и нам все равно, кто управляет — Петр или Павел.

Во главе шайки бандитов он разорил бессчетное количество ферм, в частности ваше старое владение Готе, пытал огнем хозяина, нашего бедного Жана Луи Фуше, и его жену, которые чудом выжили, но остались после этого калеками.

Все разворовано в Готе: деньги, белье, драгоценности. Жан, которого опознали сам Фуше, его жена и дети в тот момент, когда с его лица упала маска, был арестован, посажен в тюрьму, а затем осужден. Он бежал, его заочно приговорили к казни, и с тех пор никто его более не видел. Вскоре после этого наш край подвергается нападениям банды негодяев под командой гиганта в маске.

Насколько я знаю, они совершили более сотни ограблений, свыше тридцати поджогов и убийств, чаще всего их удар направляется на уединенные фермы, дома и замки, а хозяев они убивают со звериной жестокостью.