Банджо

Гэс чуть ли не бегом бросился запрягать лошадей в культиватор и выехал в поле. Он погонял, пытаясь наверстать время, истраченное на поездку в город. Лошади были молодые; они еще помнили необъятные просторы Монтаны или Айдахо, где их отловили, но кое-чему уже выучились; отец говорил, что тяжелая работа - лучшая наука.

В полдень Гэс распряг лошадей и отвел их в тень конюшни, потом направился в дом на обед.

По пути его встретил Мартин. Странная улыбочка искривила его тонкие губы, в глазах светилась какая-то особая радость. С одного взгляда Гэс понял, что произошло. И смирился с неизбежным, как судный день, наказанием.

- Ну, братец, в этот раз ты вляпался, - сказал Мартин вкрадчиво. - В этот раз...

- Лу? - прервал его Гэс.

- Дай мне сказать!

- Я уже и так знаю, что ты собираешься мне сказать.

Гэс обошел Мартина и пошел к дому.

- Подожди! - крикнул ему вдогонку Мартин. - Если тебя сейчас увидит папа, он тебе крепко всыплет.

- А что все-таки случилось с Лу?

- Он вроде как мозгами двинулся. Совсем рехнулся! Поет песни, размахивает своей тростью, предлагает всем выпить той пакости, что ты привез.

- Я не думал, что он сразу возьмет и напьется.

Гэс, взлетев по ступенькам, вбежал в большую кухню. Его встретили пулеметный огонь, колючая проволока и отравляющий газ косности и непонимания.

Лу сидел на стуле и клевал носом. На столе, застеленном клетчатой клеенкой, стояла пустая бутылка. Отец стоял возле умывальника и выливал содержимое из второй бутылки, держа ее так, будто она была отвратительной змеей.

Услышав, как хлопнула дверь, Лу зашевелился и запел, захлебываясь словами:

- Мадмуазель из Арментьера

Позвала Фрица на часок

Пройтись в зелененький лесок,

Чтоб обниматься, целоваться

И в мягкой травке кувыркаться.

А на травке, в лесном мраке,

Воткнула она Фрицу штык в сра...

- Замолчи! - закричал отец. - В доме женщины!

- Мадмуазель из Арментьера,

О, мадмуазель из Арментьера,

Можно забыть и снаряды и газ,

Но не забыть ее ласковых глаз!

- Это все из-за тебя! - крикнул отец, испепеляя Гэса взглядом.

- Не знаю, папа, - сказал Гэс.

- Кто привез ему эту гадость? Сам-то он со двора не может выйти!

- Все виноваты понемножку. - Гэс смотрел отцу прямо в глаза.

- Прекрати сейчас же!

- О мадмуазель, о, мадмуазель...

- Если вы не будете прислушиваться к другим, папа, вам никогда ничего не понять.

- А я и не собираюсь прислушиваться к семнадцатилетнему щенку, который сам не понимает, что делает! Нашелся защитник этого пьяного сквернослова, этого... этого калеки!

- Ну, ладно, тогда я снова вернусь в поле.

- Никуда, Гэс, ты сейчас не пойдешь! Ты выслушаешь все, что я тебе скажу! И вообще - отныне ты будешь делать только то, что я тебе буду приказывать!

- Да, сэр. Я понимаю и не сержусь на вас.

- Мне не нравится, каким тоном ты со мной разговариваешь!

- Папа, вы, наверное, не помните, у нас когда-то был наемный работник, Джюбал... Черный, играл на банджо.

- Отчего же не помню? Отлично помню его дерзость и наглость...

- Ах, французы, ах, французы,

Берегут свои рейтузы,

А сражаться не умеют,

Только жрут, да все толстеют...

- Вы прогнали его осенью, помните?

- Я его не прогонял, он сам ушел! Он был негодный работник.

- Нет, он был хороший работник, но вы хотели побыстрее рассчитать его, потому что он черный. И потому что он играл на банджо, которое, кстати, поломал Мартин. Но тогда вы разговаривали с ним точно так же, как сейчас разговариваете со мной.

Отец с налитыми кровью глазами, казалось, встал на дыбы, как дикая лошадь.

- Все, хватит! Отведи... отнеси этого порочного человека в его комнату и молись о том, чтобы он осознал пагубность того пути, на который встал!

- Пойдем, Лу, - сказал Гэс, поворачиваясь к брату; голова у того тряслась; глаз совсем остекленел. - Пора в постельку.

Гэс поднял его, как осиротевшего ягненка; его поразило то, насколько легким было тело Лу. Гэса охватила острая жалость: он хорошо помнил, как они плавали через реку - каким могучим выглядело тогда загорелое тело старшего брата. А теперь сильный пахарь, с широкими плечами, нес своего павшего брата.

Осторожно уложив его на постель, Гэс сказал:

- Извини, Лу, но так дело не пойдет.

Но Лютер его не слышал - он уже спал; рот был приоткрыт, из горла вырывалось хриплое дыханье; Лютеру снились девушки из la belle France.

Когда Гэс вернулся на кухню, отец, Кейти и Мартин уже садились за стол, а мать подавала отбивные, картошку и соус.

- Он спит, - сказал Гэс, занимая свое место за столом.

- Благой Боже! - Отец закрыл глаза. - Мы молимся за спасение души Лютера и благодарим Тебя за Твою щедрость, за ту еду, которую Ты послал нам.

Потом все принялись за еду, и кухня наполнилась чавканьем, звоном ножей и вилок, звуками прихлебываемого кофе. Все молчали. Гэс окинул взглядом сидящих за столом. За свою жизнь ему пришлось кормить не одно поколение животных. И теперь худое, обветренное лицо отца, суровое, лисьеобразное лицо Мартина, уже обвислые щеки Кейти, редкие волосы матери и ее блестящие, алчные глаза - все эти лица напоминали ему жующий скот.