Бангкокская татуировка

Чанья не могла припомнить, сколько времени они занимались сексом — судя по всему, весь остаток дня. Время от времени она посылала за теплым сакэ для японца и холодной водой для себя. Казалось, оба утоляли накопившийся в течение всей жизни голод. Когда страсть наконец начала утихать, включили телевизор, и на экране автоматически возникли кадры жесткого порно. Насытившись друг другом, любовники лежали на спине и рассматривали свои тела в потолочное зеркало. Иши был уже достаточно пьян, чтобы говорить без запинки. Зеркало сообщало Чанье, что на кровати лежит женщина, а рядом с ней — неземное существо. Девушка не могла понять, что ей нравится в этом соединении, разве то, что в этот момент он был ее мужским выражением. Ведь для нее, как и для него, не существовало такого общества, к которому стоило принадлежать, потому что любое общество — всего лишь искромсанное сплетение фальши, и его лучше сторониться.

Иши объяснил.

Только окунаясь в работу, он на мгновение забывал о своем ужасающем ощущении неполноценности, которое возникло от постоянной неспособности общаться с людьми. Но что происходило, когда работы не было — а такое случалось нередко? Если он не занимался делом больше дня, то начинал испытывать душевную пытку самого мучительного свойства — возникало чувство удушья, хуже того — аннигиляции. Люди, не желая того, погружали его жизнь во мрак тем, что весело болтали друг с другом или проявляли шумное, беспечное дружелюбие, на что мы, тайцы, особенно женщины, большие мастера. Вид сплетничающих старух мог вызвать у него приступ злобной ревности. Даже собравшиеся помурлыкать кошки пробуждали в нем зависть. Его чувство одиночества доросло до такой степени, что ни один человек не мог бы вынести. Возникло безумное желание покрыть наколками всех вокруг, чтобы они унесли в могилу доказательство его существования. Если он проводил без работы два дня, появлялись мерзкие галлюцинации. Внутри черепа, прямо над глазами вспыхивали картины жестокого садизма, убийств и смерти. Существовало всего одно занятие, которое по силе утешения могло сравниться с творчеством.

— Что это? — спросила Чанья, боясь услышать ответ.

— Игра.

— Игра? — хихикнула она. Чанья вообразила нечто более ужасное.

Но, выслушав объяснение, поняла, что это был не тот порок, к которому можно относиться снисходительно. Вот почему он так хорошо говорил по-тайски. Все время Иши проводил на состязаниях боксеров, петушиных боях, скачках и даже на тараканьих бегах. Их устраивали под мостами среди городских развалин, заставляя насекомых носиться среди картонных домиков. Там он просаживал все свои деньги. И чтобы предаваться греховному увлечению, брал взаймы у китайцев, которые всегда оказывались из народности чиу чоу, как правило, из Сватоу или с юга Шанхая — многовековых вотчин крупнейших финансистов и головорезов Тихоокеанского бассейна. Жизнь Иши постоянно висела на волоске, и он, пытаясь расплатиться с одним бандитом, занимал у другого. В этот момент его долг составлял миллион американских долларов. Большую часть денег надо было отдавать японским дельцам, которые спасли его от смерти в руках чиу чоу лишь потому, что он согласился на очень и очень обременительный контракт.

— Что же это за контракт? — спросила Чанья.

— Не спрашивай! Просто не спрашивай!

Даже опьяненная страстью, она поняла, в чем дело. В Таиланде все знали нрав ростовщиков из народности чиу чоу. Видимо, японцы оказались не намного гуманнее. Если они обнаружат, что у должника появилась возлюбленная, она превратится в средство для достижения цели. С ней могут сделать все, что угодно, если решат, что таким образом сумеют выжать из Иши больше денег. Отчаянно стараясь спасти разум, японец заложил жизнь.

— Не только жизнь. — Он насмешливо скривил губы.

Чанья обнаружила, что от безысходности стала приводить такие аргументы, словно была мужчиной.

— Но мы могли бы время от времени встречаться, выбирать безопасные гостиницы и проводить вместе несколько часов.

Иши покачал головой: преследователи не ведали жалости, зато прекрасно знали свое дело. Он боялся даже подумать, что головорезы могли с ней сделать. До сих пор мастер тебори так искусно и старательно уходил от слежки, что по шкале искусствоведов это по меньшей мере тянуло на барокко, но все равно не чувствовал себя в безопасности. Это их последняя встреча. Он был решителен и непоколебим. Хотел спокойно сойти в могилу, сознавая, что по крайней мере сумел уберечь ее от опасности.

Чанья смотрит на меня проницательными глазами женщины, испытавшей все оттенки мужской ревности. Я облизываю губы и глотаю, чтобы избавиться от сухости в горле.

— Все в порядке, — хриплю. — Со мной все в порядке.

— О чем ты думаешь? Что сейчас происходит в твоем сердце?

— Сказать по правде, думаю о Митче Тернере.

ГЛАВА 44