Барби. Часть 1 (СИ)

Тяжелый бронированный корпус был покрыт глубокими вмятинами, шарниры работали с утробным скрежетом, отчего стальные лапы, способные разорвать пополам быка, двигались судорожными рывками. Его доспех, прежде безжизненно серый, как старый камень, загаженный пометом гарпий, цветом походил на обожженное железо, которое алхимик передержал в тигле. Массивная шарообразная голова-бикок тяжело ворочалась на плечах, забрало было вмято внутрь шлема, образуя подобие жуткого лика, сквозь развороченные дыры в котором можно было разглядеть ворочающееся марево из чар.

Нет, подумала Барбаросса, безотчетно пятясь. Только не это. Только не…

Голем двинулся к ней, разбрасывая обломки. Их разделяло не более десяти шритов[1] — ничтожное расстояние для его огромных лап, каждый шаг которых равнялся полудюжине ее собственных. Но сейчас это расстояние, которое он прежде покрыл бы за неполную секунду, расступилось, сделавшись огромным, точно воды Эфиопского моря для крохотной каракки Бехайма[2], двигающейся под измочаленными и рваными парусами.

Схватка, из которой он выбрался победителем, далась ему не без ущерба. Он двигался куда медленнее, чем прежде. Гораздо медленнее. Обгоревший доспех, местами вздыбившийся осколками броневых плит, стеснял его движения, сдерживая поступь, ноги двигались неловко, как у калеки, цепляя друг друга. Он тащился так медленно, что не обогнал бы и древнюю старуху.

Барбаросса ощутила, как распрямляются складки съежившейся было души. Ее грозный противник, способный смять своими лапищами дом, походил на стреноженного великана, все еще смертельно опасного, но беспомощного. И чертовски настойчивого. Получив подобные повреждения, любое существо, будь оно соткано из человеческой плоти или обжигающих чар Ада, оставило бы любые помыслы о преследовании. Но голем… Черт, его упрямству могли бы позавидовать многие демоны Преисподней. Искалеченный, с трудом передвигающий лапы, он двигался к ней, неумолимо и грузно, не замечая неудобств, не считая нужным мириться с обстоятельствами, не замечая ничего на свете кроме нее. Марево в его шлеме гудело, выплевывая сквозь дыры в забрале сухие оранжевые искры.

Отчаянно настойчивый кусок древнего железа, не способный понять, когда нужно сдаться. Барбаросса расхохоталась ему в лицо.

— Что такое, мессир Ржавый Хер? Вы как будто утратили прыть. Досадно! Я пригласила бы вас к ужину, да боюсь, состарюсь прежде чем вы соизволите явиться!

Голем не умел говорить, как, верно, не умел и понимать смысла сказанных слов. Все, что у него было, это стальное упорство, с которым он двигался вперед. И этого упорства в нем было на семерых.

Хер с ним. Надо убираться отсюда. После такого погрома, что они учинили в благопристойном Верхнем Миттельштадте очень скоро все окрестные перекрестки окажутся перекрыты кордонами стражи, а улицы заполонят толпы зевак. Прочь, прочь отсюда, пока чертова самонадеянность не сыграла с ней еще какую-нибудь скверную шутку. Этот вечер и так выдался для сестрицы Барби богатым на события.

Отвесив голему шутовской поклон, Барбаросса бесцеремонно швырнула банку с гомункулом обратно в мешок, развернулась, и бросилась прочь.

Она пробежала четыре квартала. Потом еще два — сменив направление. И еще три после этого, в противоположную сторону. Броккен, херова проклятая гора, мечтавшая погубить ее, теперь благоволила ей, милостиво позволяя укрыться от преследования и погони. Стоило ей миновать границу Верхнего Миттельштадта с его распроклятыми фонарями и широкими улицами, как она ощутила себя в родной стихии.

Память, точно много раз читанная книга, привычно открывающаяся на нужных страницах, услужливо подсказывала ей тайные ходы в каменном чреве Броккенбурга, узкие щели и темные переулки, двужильные ноги, истрепавшиеся было за время ее суматошного бегства, налились новой силой, гудящей и горячей. Беспрестанно меняя направление, рыская, точно мушкетная пуля, угодившая в податливое мясо, она отмахала по меньшей мере четверть мейле[3], прежде чем позволила себе остановиться и по-настоящему перевести дух.

Славное приключение. Даже перейдя с бега на шаг, убедившись в том, что по ее следам не катится, улюлюкая и размахивая фонарями, погоня, она ощущала, как потряхивает внутренности — высвобожденный из крови огонь неохотно испарялся, оставляя на коже липкую слизь из адреналина и пота.

Справилась. Ушла. Ускользнула.

Ах, дьявол, если эта история в самом деле станет достоянием всеобщих ушей, она будет купаться в славе еще по меньшей мере месяц. В сытном и благополучном Верхнем Миттельштадте не так-то часто случаются громкие события, но ей удалось разворошить чертов улей так, как этого не удавалось, кажется, даже Панди. Древний голем, вздумавший учинить погром! По меньшей мере дюжина уничтоженных аутовагенов! До пизды выбитых витрин, вывороченных с корнем фонарных столбов, растоптанных прохожих… Ах Дьявол, весь Броккенбург будет трепаться об этом случае. Не удивительно, если из Магдебурга даже заявятся на шум писаки из «Бильд», чтобы расписать происшествие во всех доступных им красках.