Барби. Часть 1 (СИ)

У сестрицы Барби в Броккенбурге уйма тайных друзей и заклятых подруг, которые с радостью спровадили бы ее в крепостной ров, еще дышащую или нет. Вот только все они предпочитали куда более простые методы сведения счетов. Кинжал под ребра, свинцовая пуля из самострела в глухом переулке, старая добрая удавка… Броккенбург — это тебе не лощеный столичный Дрезден и тем паче не императорский Регенсбург, этим городом правят самые простые нравы, не меняющиеся с годами.

Конечно, иногда с ней пытались свести счеты каким-нибудь хитрым злокозненным образом, обыкновенно те суки, которых она ненароком обидела, но которые знали, что не им тягаться с сестрицей Барби, одной из главных батальерок «Сучьей Баталии», все одно, на кулаках ли или на ножах. Такие использовали дрянные штучки из ведьминского арсенала, благо университет, щедро одарявший их адскими науками, предоставлял все возможности для использования его плодов.

За прошедший год она трижды оказывалась на волосок от смерти.

В первый раз это была заговоренная иголка, которую какая-то пиздорвань, изловчившись в толчее, прицепила к ее дублету. Иголка не выглядела опасной, но терпеливо ждала прикосновения к себе, чтобы обрушить на нее сплетенное с дьявольской изобретательностью заклятье, способное скрутить человека с такой силой, чтоб мышцы лопнули, а внутренности выдавились наружу. Спасибо Котейшеству, она сразу поняла, что это такое и ловко обезвредила опасный гостинец.

Второй раз кто-то чуть было не наслал на нее черный тиф, подбросив в кружку с пивом заговоренную изюминку, которую продержали ночь во рту мертвеца. В тот раз сестрица Барби чертовски близко подошла к дверям, которые открываются в адскую бездну, владыка Абигор почти запустил когти в душу, что причиталась ему по праву. Пять дней подряд она провела в горячке и бреду, изнемогая от чудовищного жара и открывшихся по всему телу язв, ругаясь с мертвыми людьми, давно превратившимися в сажу на ее подошвах, бродила по пустым закоулкам Кверфурта, с кем-то исступленно дралась… Помогли не травы, которыми ее пичкала Котейшество, и не ворчание Гасты, искренне надеявшейся спровадить ее в могилу, а ее собственная злость, сама обжигающая, как адское пламя. Она пережгла заразу, пытавшуюся сожрать ее изнутри — маленькое чудо, сотворенное вопреки неизбежному.

В третий раз… О, третий она не забудет до самой своей смерти, даже когда окажется в столь преклонном возрасте, что будет забывать стягивать штаны перед тем, как справить нужду. В третий раз на нее натравили настоящего демона.

Тригонтонианец, также известный как Привратник Северной Двери. Его чин в адской епархии был невелик, он был одним из многих демонов в услужении Герцога Базина, мелкая сошка по меркам Геенны Огненной. Однако при этом был взаправдашним демоном, а не жалким духом, заточенным в часах, чтобы двигать стрелки, и силы в нем было достаточно, чтобы разорвать любую мнящую себя ведьмой суку пополам.

Он явился в виде высокого мужчины в сером плаще, скроенном из лоскутов человеческой, змеиной и бычьей кожи, на груди его поверх тусклого серого колета сияла

стеклянная брошь в виде двух соединенных треугольников, когда он улыбнулся, сделалось видно, что зубы у него мелкие и блестящие, а языка нет вовсе. В том, что его улыбка предназначалась именно ей, Барбаросса не сомневалась.

Она увидела его в одном из переулков Унтерштадта — тонкая фигура, острая и четкая, как выплавленное из серого свечения сумерек лезвие швайншвертера[5] — и даже дерзкие ветра Броккенбурга не решались ее коснуться, чтобы не оказаться рассеченными, почтительно огибали по сторонам. А еще запах… В тесном переулке вдруг пронзительно запахло свежей сиренью и мертвечиной.

Она должна была умереть там, в том переулке. Умереть, едва только увидев его глаза, мертвые немигающие глаза глубоководной рыбы, его дьявольскую улыбку, его холодный кивок. Но почему-то не умерла. Сжалась в комок, намертво стиснув в руке монеты, которые как раз пересчитывала на ходу, собираясь сунуть в кошель. Привалилась к стене, ощутив как душа мечется внутри онемевшего тела перепуганным мотыльком, а нижние брэ напитываются горячей влагой из мгновенно прохудившегося мочевого пузыря.

Тригонтонианцу не требовалось много времени, чтобы с ней покончить. Пять ударов сердца, не больше. После этого на память о сестрице Барби осталось бы только красное тряпье, которым украшены окрестные флюгера — к вящей радости унтерштадских детишек.

Он не убил ее. Холодно кивнул, пробормотав что-то себе под нос, шагнул в тень, и тень сжалась вместе с ним, закрутилась, выгнулась и пропала. В тот вечер она добрела до Малого Замка на ватных ногах, а когда смогла разжать зубы, влила в себя три шоппена крепкого вина и славно проблевалась.