Барби. Часть 1 (СИ)

Гебхард ушел, обещая непременно вернуться в родной Кверфурт, и не пешком, как некоторые, а на карете. И вот, значит, явился. Не через восемь месяцев, как намеревался. Не через двенадцать. Через полтора года. Углежоги высыпали из трактира, забыв про свое пиво, крича во все горло. «Шварграф! Явился! Сюда, Гебхард!» Кто-то уже норовил пощупать коренники у замерших напротив трактира лошадей. Как странно, они нигде не могли обнаружить самого Гебхарда, хотя самые чуткие отчетливо слышали его голос.

Только тогда начали смекать, что что-то как будто не так. Кони были самой обычной масти, никак не те, что полагается запрягать в кареты, а проще сказать — пара дряхлых меринов, которых давно полагалось бы сдать на мыловарню, вместо кучера в расшитой ливрее восседал седой ефрейтор с повязкой поперек глаза, а карета… Кто-то изумленно выругался, кто-то сплюнул с досадой, кто-то не сдержал смеха.

Этот экипаж совершенно точно не был «каретой графского типа». Это был большой и тяжелый возок, сбитый из старых и порядком рассохшихся досок, водруженный на отчаянно скрипящие колеса.

«Кверфурт, что ли? — осведомился ефрейтор, глядя на столпившихся углежогов. А узнав, что именно Кверфурт и есть, удовлетворенно кивнул, — Ну, стал быть принимайте, по описи или же без таковой!»

Ругаясь под нос и плюясь желтой от табака слюной, он вытащил из возка большой дорожный сундук и столкнул вниз по сходням, сооруженным из пары досок. Кто-то предположил, что Гебхард, заработав в Сиаме полную мошну гульденов, направил вперед себя багаж, но это предположение выглядело странным, а уж после того, как распахнули сундук…

— Поначалу все как будто развивалось неплохо — для Белиала и его воинства, конечно, — вельзер сложил из трех пальцев какую-то угловатую фигуру, которая в человеческом языке не имела никакого смысла, но на языке эделей наверно должна была выражать что-то вроде насмешки, — Германские части высадились в Сиануквиле, Вунгтау и Пхатайе. Успешно бомбардировали береговые батареи под Районгом, высадили десантные партии в Самутсакхон и Самут Пракан, в самом скором времени осадив, взяв в клещи и захватив Крунгтеп.

В сундуке были не гульдены, как предполагали самые алчные, не расшитые циновки, как предполагали самые расчетливые, и даже не мешок риса, как предполагали самые здравомыслящие. Там находился Гебхард-Шварцграф. Собственной персоной и целиком.

«Что пялитесь, подсобите лучше, — проворчал ефрейтор, возясь с громоздким сундуком, — Одному мне несподручно… Могли бы и порадоваться, к слову, ваш парень краше многих других, тех, что в прочих ящиках. У него хоть что-то от головы, извольте видеть, осталось, а прочие… тьфу, самому смотреть тошно. Иной раз бывает, одна груда костей и останется. Елозят, скрипят, плачут… Где это его? Да на переправе через Сакэкранг, известно. Его и еще пятерых. Ехали в аутовагене парней из форта сменять, да расслабились, люки пооткрывали… Известно чего, жара там такая, что пока едешь, чувствуешь, как твои вши в твоем же поту варятся. Когда проезжали рынок, какой-то узкоглазый выблядок выскочил из толпы и им внутрь кувшин шипящий… Чего? Да не, не бомба. Порох таких дел не наделает, поняли? С демоном кувшин. Демон и рванул внутри, извольте видеть, что получилось…»

— Наступление развивалось превосходным образом, в полном соответствии с голландской военной наукой, которую ученые мужи за триста лет превратили в настоящее произведение германского искусства. Спица из холодного черного железа… Тающий серебряный самородок на полу… Бронированные клинья рутьеров, покрывающие в день по сто мейле[7], опрокидывающие жалкие баррикады желтокожих и громящие их разномастную артиллерию. Терции из пикинеров и мушкетеров, медленно двигающиеся, но несокрушимые, размалывающие всякую организованную оборону, что оказывалась у них на пути, оставляющие на месте деревень чадящие костры. Императорская артиллерия, вминающая жалкие деревянные форты узкоглазых в землю… Говорят, демоны, запертые в орудийных стволах, от запаха крови так пьянели, что орудийная сталь раскалялась добела…

Гебхард по прозвищу Шварцграф не нашел в Сиаме богатства, не нашел там и легкой смерти. Единственный уцелевший во взорванном сиамцами аутовагене, он был обожжен настолько, что остатки его тела спеклись с кусками кузова, образовав единую груду из дерева, стали, плоти и костей. То, что находилось в сундуке, не было более человеком. Оно представляло собой бесформенный ком, в котором человеческое мясо, сделавшееся похожим на свечной воск, сплавилось с кусками кузова, обрывками упряжи и обломками железных полос. От головы осталась одна половина, та, что была под шлемом. Она лишилась челюсти и языка, но сохранила красные гноящиеся глаза Гебхарда-Шварцграфа, страдальчески моргающие и бессильные что-то сказать. Да и что тут скажешь… Седой одноглазый ефрейтор, которому поднесли трубочку и кружку пива, подобрел, и поведал немногим более, чем ему полагалось по службе как сопровождающему груз лицу.