Барракуда forever

— Да, мой император, я теперь точно знаю, где он. В маленьком городке, который называется Ульгат.

— Да, конечно. То самое название. Я все помню, кроме него. Уль-гат. Как будто во рту тает карамель. Он довольно большой, этот пляж.

Ему явно стало легче на душе. Я про себя поклялся, что сделаю все от меня зависящее, чтобы не забыть название этого места.

— Коко, хочу рассказать тебе один секрет. Спустись в подвал. Помнишь, там стоит стеллаж с перчатками, рюкзаком и всем остальным.

— Да, помню.

— Ты там увидишь банку с магнезией, знаешь, это такой порошок, им натирают ладони, чтобы перчатки не содрали кожу.

— Понял.

Он рассмеялся:

— Но там не магнезия. Ха-ха-ха! Я всех надул… Во всяком случае, Жозефина не стала бы там копаться, я уверен.

Несколько минут спустя я вернулся, неся таинственную банку, и Наполеон тут же ее открыл.

— Пахнет, — сказал он. — Еще немножко пахнет.

Это был запах пляжа. Тот же самый песок, что у Жозефины. Тот же теплый, немного выветрившийся аромат, который вызывал в воображении образы Наполеона и Жозефины, идущих по пляжу. Я отчетливо видел, как двадцать пальцев их ног оставляют следы на песке.

— Ты никому не расскажешь, правда? Это секрет. У меня есть гордость. Поскольку ты главнокомандующий, то через некоторое время я поручу тебе надежно спрятать реликвии империи.

Он снова закрыл банку и изо всех сил захлопнул крышку.

Письмо бабушки

Мой дорогой мальчик!

Я очень огорчилась, что вам пришлось тогда так срочно уехать, ведь очень важно нормально попрощаться, тем более что на Рождество я была сама на себя не похожа, немного… как у вас, молодых, это называется? Наверное, с катушек съехала, во всяком случае, назавтра пузырьки шампанского ударили мне в ноги, шел дождь, это было первое Рождество без Наполеона, Эдуар снова позвонил, хотел поговорить о будущем, но время он нашел неудачное, потому что сама я хотела, чтобы мне говорили только о прошлом.

Мы все-таки встретились в чайном салоне, он явно не знал, как заговорить со мной о замужестве, этот здоровый дуралей, он ерзал на стуле, как будто хотел писать, выглядело это довольно трогательно, к тому же меня вполне устраивало, ведь я понятия не имела, как мне из этого выкрутиться. Просто сказать “нет” — слишком уж жестоко, короче, мне не хотелось ни отвечать на его вопросы, ни вообще разговаривать, вот я и предложила ему то, что всегда предлагают, когда не могут сказать друг другу ничего интересного: кино. Не знаю, что бы мы делали без кино.