Бару Корморан, предательница

Превосходно, не так ли?

Вот что ей нужно.

Бару молниеносно сдернула с руки наполовину снятую левую перчатку и швырнула ее на стол.

— До первой крови, — громко, чтобы слышали остальные посетители, сказала она. — За честь Тараноке, моей родины, которую вы оскорбили. Можете назвать заместителя. Но я буду драться сама.

Латеман неловко поднялся и вытаращил глаза.

— Последний шанс, — сказал он, несомненно, имея в виду: «Иначе я иду к правоблюстителю и заявляю, что вы — трайбадистка».

Бару скрестила руки на груди. Па ней было белое платье с кошелем на цепи у пояса. Она ждала ответа на вызов.

— Прекратите истерику, — пробурчал он, хотя сердцем вовсе не желал оскорбить ее — напротив, похоже, он хотел извиниться. Все превратилось в театр. — Подумайте о том, что Зате Ява сделала с Фаре Танифель.

Он сделал явный промах, но Бару на мгновение оцепенела.

— И вы еще смеете намекать, что я — изменница? Вы, замешанный в печатании нашей валюты для бунтовщиков? — Нет, не стоит перегибать палку. Бару сглотнула и надменно улыбнулась. — Вы под самым моим носом помышляете о другой женщине! Значит, аристократка древних кровей для вас — желаннее, чем савант, добившийся всего в жизни только благодаря личным достоинствам?

Посетители ресторанчика оживились. Бару, внезапно охваченная страхом подмостков, почувствовала, что ее бьет дрожь. Однако она продолжала стоять спокойно, думая: «Теперь он не сможет отказаться. Речь идет о его чести. Он же не хочет, чтобы его высмеяли».

А честь ему еще потребуется — для князя Хейнгиля.

Бел Латеман поднял перчатку и поджал губы.

— Вы заставили меня уволить моего лучшего секретаря, — процедил он, не в силах прекратить играть роль обиженного невниманием любовника. — Вы никогда не давали мне поступать по своей воле.

* * *

Дрожи Бару поддалась, только поднимаясь по ступеням к своим апартаментам.

В башне счетовода царила тишина. Служащие разошлись по домам.

— Ты можешь справиться с собой, — прошипела она, прислонившись к каменной стене и сжав кулаки так, что затрещали перчатки. — Это тоже твоя работа.

Что она сделала? Что могло толкнуть ее на столь поспешный, прямолинейный поступок? Поединок? Ей никогда не доводилось применять оружие в гневе, и разумеется, что подобное представление не ускользнет ни от Зате Явы, ни Каттлсона! Три года Бару куталась, словно в вуаль, в скучную, кропотливую, верноподданническую работенку. И приступить к задуманному следовало осторожно, до мельчайших деталей продумывая каждый шаг.

А теперь она попалась на приманку Латемана!

А что, если за этим стоит не он? Вдруг он — пешка в руках Зате Явы?

Проклиная трясущиеся пальцы, она заперла дверь, кинулась в спальню и налила себе вина — со скрупулезной точностью, не пролив ни капли. Вино горчило во рту, но Бару плеснула в бокал еще, мурлыча под нос песенку про названия звезд. Ее Бару услышала в детстве от матери Пиньон или от кого–то из теток, а может, в те ночные часы, когда их огромная семья собиралась па берегу и составляла из старых звезд россыпи новых созвездий.

— Оно отравлено, — раздался голос из ванной.

В «Наставлении о телесном разуме» говорилось, что характер человека определяется по предмету, к которому он устремится при неожиданном испуге — будь то дверь, оружие или письменные принадлежности. Бару вспомнила, что иногда бедолага может оцепенеть, уподобившись жертве перед хищником, и вздохнула.

Наверное, она отупела из–за алкоголя, а может, просто устала. Сейчас ее почти не волновало, останется ли она в живых или нет. Она видела столько ночных кошмаров, в которых ее буквально стирали с лица земли!

Бару неторопливо опустила бокал на стол и задумалась.

Пришелец уже убил бы ее, если бы хотел того. Помимо прочего, он не стал бы предупреждать ее о яде.

Значит, ей ничего не угрожает.

Если только это — не расчет, а акт жестокости. Возможно, он собирается причинить ей неимоверные страдания.

— Идите сюда, — произнесла она, вставая и освобождая кресло.

У незваного гостя оказались синие вороньи глаза Зате Явы, но гораздо больше седины в волосах и в длинной бороде. Одет он был в прочные сапоги и солдатскую куртку из оленьей кожи и шерсти, а зубы его выглядели неухоженными, как у бедного крестьянина. Посмотрев на его руки и пояс, Бару поняла, что он безоружен.

А лицо его было знакомым! Странно!

— Приветствую вас, — вымолвил он. — Ваш секретарь поднял такой шум, пытаясь отыскать меня. И я решил нанести вам визит.

Бару измерила взглядом расстояние до него — и до висевших на стене ножен.

— Где Мер Ло?