Башня

– Сейчас поедете вы, – сказал он. Увидев, что она собирается возражать, тут же продолжил: – Да, потому что я этого хочу, потому что я умоляю вас уехать, и если это звучит высокопарно, вы меня извините. В такие минуты человек хватается за высокие слова.

– Бент, – она запнулась. Ее глаза перестали улыбаться.

– Я не хочу закончить свою жизнь низким эгоистическим поступком, – сказал губернатор. Неожиданно он улыбнулся. – Собственно, и это тоже эгоизм, признаю. Не могу избавиться от своего позерства.

Он подошел к ней и протянул руку:

– Идемте!

Они вышли из канцелярии, держась за руки. В зале на этот раз все словно вымерло. Из приемника по-прежнему лилась музыка, но никто ее не слушал.

Губернатор сказал генеральному секретарю:

– Номер сорок девять пропустил свою очередь, Вальтер. Вот она.

Кэрри Уайкофф, увидев это, раскрыл было рот, но тут же молча закрыл его.

В зале было тихо.

Генеральный секретарь улыбнулся Хоуарду:

- Значит, я ошибся, – заметил он. – До меня их еще восемь.

Бет воскликнула: – Бент!

– С Богом, милая! – Губернатор заколебался, но все же улыбнулся: – И поймайте за меня отличную форель!

Отвернувшись, он быстрым шагом вернулся в опустевшую канцелярию.

– Шестьдесят один, – раздавался голос шефа пожарной охраны.

– Шестьдесят два!

Кэрри Уайкофф рванулся вперед. Сенатор загородил ему путь.

– У меня номер шестьдесят пять, – выдавил Кэрри и протянул руку с листком бумаги.

Сенатор мельком взглянул на нее, потом кивнул и шагнул в сторону:

- Точно.

Гигантская конструкция раскалялась все сильнее. Огонь поднимался все выше и выше, разгоняя вечерние тени.

На площади стало темно, и там включили прожектора. Фигуры, двигавшиеся в их лучах, бросали на стоявшее в дыму здание фантастические уродливые тени.

Толпа за полицейскими барьерами вела себя спокойно, никто не шумел и не кричал.

Постовой Шэннон сказал:

– Мне кажется, это похуже, чем в аду, Фрэнк.

– Ну да, – голос Фрэнка Барнса звучал спокойно и серьезно. – Не видно только несчастных грешных душ.

Высоко над ними, все еще в лучах заходящего солнца, снова вынырнул спасательный пояс и двинулся в свой бесконечный спуск на крышу Торгового центра.

– Ты думаешь, им удастся спасти всех? – спросил Шэннон.

Барнс развел руками:

– Даже если получится – этот ужасный день никто никогда не забудет. – Он помолчал и добавил: – Никто из нас.

– Семьдесят шесть! – объявил шеф пожарной охраны. Он уже охрип от дыма и усталости. Закашлявшись, он никак не мог остановиться, разрывая грудь глубоким давящим кашлем.

Сенатор отвернулся от окон. Ему стало тяжело дышать. Он окинул взглядом зал.

На противоположной стороне у противопожарных дверей белела скатерть, прикрывавшая останки Гровера Фрэзи. В кресле возле них сидел кто-то, обвисший как мешок, запрокинув голову с открытым ртом. Сенатор не знал, кто это, но как ему показалось, человек уже не дышал.

Бен Колдуэлл лежал на полу посреди комнаты, там, где упал. Его тело скорчилось в позе эмбриона. Он не двигался.

Официант, сидевший на полу, протянул сенатору бутылку. По его лицу блуждала безумная улыбка.

– Большое спасибо, – ответил сенатор. – Но я пока подожду. – Голос его звучал глухо и тяжело. Он с трудом выпрямился и направился в канцелярию.

Губернатор сидел в кресле у стола. Подняв на него взгляд, он улыбнулся и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, сказал:

– Садитесь, Джек. О чем будем беседовать?

Оливер с Кронски извлекли мужчину из спасательного пояса.

– Поддержите его, – сказал сержант и добавил громче: – Дайте ему кислород!

Он махнул рукой в сторону Башни, и спасательный пояс медленно тронулся в обратный путь.

– Семьдесят семь! – сообщил Оливер по рации. – Фамилия Бухольц. Нужна медицинская помощь.

Он стоял, могучий и невозмутимый, как скала, не сводя глаз с окон Башни, пока Кронски потравливал страховочный конец спасательного пояса.

Здесь, на крыше Торгового центра, и раньше было холодно.

Теперь же, в последних лучах заходящего солнца, мороз пробирал прямо до костей. Кронски потопал ногами и начал тереть руки.

– Здесь и белый медведь бы закоченел, – сказал он.

По сержанту не было заметно никаких признаков испытываемых им неудобств.

– Вспомните о тех беднягах наверху, – сказал он. – Уж у них-то тепла хватает с избытком. – И тут же: – Смотри! – У него впервые сорвался голос. – Смотри! Пояс сорвался.

Спасательный пояс вылетел в окно.

Он начал падать под собственным весом, описывая огромную дугу, все быстрее и быстрее, подпрыгивая и раскачиваясь, как сумасшедший.

– Господи Боже, – вскричал Оливер, – все кончено! – Он махнул рукой.

В окно проскользнул, как змея, основной трос, и его конец болтался в воздухе, потому что его оттягивали все еще державшиеся узлы. Трос расплавился от раскаленной балки, к которой был привязан, и теперь падал и падал в пропасть.

– В сторону! – крикнул сержант и отскочил сам, потому что тяжелый трос со свистом хлестнул по месту крепления к крыше, потом замер.

Оливер пытался рассмотреть, что происходит за окнами.

Протянул руку:

– Бинокль!

Он молча обшарил биноклем весь ряд окон банкетного зала, потом опустил его болтаться на ремешке и медленно поднес ко рту рацию: