Мрак начал охватывать Элиаса, и на миг король исчез, словно его вытолкнули за стену реальности. Затем возникло ощущение, что он вобрал мрак в себя или он в него вошел; Элиас появился вновь, судорожно дергаясь и что-то громко крича.
Казалось, голова Саймона наполнилась бурей ветров и пламени, а сердце превратилось в черный лед.
И вновь загудел колокол, и на этот раз даже воздух внутри колокольни стал твердым и похожим на стекло, а взгляд Саймона оказался заключенным в зеркальном туннеле. Казалось, исчезли низ и верх. Снаружи звезды стали размазываться по небу, превращаясь в длинные белые нити, запутанные, словно червоточины в земле. И, пока его кровь обжигающими волнами выливалась в Сияющий Коготь, он чувствовал, как мир выворачивается наизнанку.
В колокольне стало темно. Искаженные тени высились и перемещались по ледяной пещере, а потом стены открылись и пали. Внутрь ворвался мрак, неся с собой страшный холод, леденящий и последний.
Крики боли Элиаса почти прекратились, и теперь Саймон видел только его и Прайрата. Руки священника испускали желтый свет, лицо сияло. Тепло мира утекало.
Король начал меняться.
Силуэт Элиаса наклонился и сдвинулся, стал чудовищно расти, хотя его прежние искаженные очертания все еще оставались различимыми в центре тьмы.
Смертельный холод находился также и внутри Саймона, проникая туда, где пламя его ярости сожгло надежду. Жизнь уходила из него, так высасывают мозг из кости.
Холодная, ледяная сущность, которая ждала так долго, наконец пришла.
– Да, ты будешь жить вечно, Элиас, – продолжал Прайрат. – Но то будет лишь мелькание тени внутри твоего собственного тела, совсем маленькой тени в ярком пламени Инелуки. Видишь ли, даже когда колесо Времени поворачивается в обратную сторону и для Инелуки снова открываются все двери, его дух должен иметь земной дом.
Звуки бури снаружи стихли или просто не могли миновать чуждые силы, сжимавшие колокольню. Фонтан голубого света, бивший из Пруда, сузился до тихой струи, которая исчезла в черной точке соединения мечей и больше не появилась. Когда Прайрат закончил, тишину нарушало лишь тяжелое дыхание короля. Алое пламя еще тлело в глубине глаз Элиаса, потом голова откинулась назад, словно ему сломали шею. Туманный красный свет вырвался из открытого рта.
Саймон с ужасом на него смотрел; через мечи он чувствовал, что открывается путь, как и сказал Прайрат. Нечто слишком ужасное, чтобы существовать, прорывалось в мир. Тело короля дергалось, точно детская кукла на веревочке, испуская тлеющий свет, словно сама материя не выдержала и распалась, открыв нечто, горевшее внутри.
Где-то кричала Мириамель, казалось, ее тонкий, потерянный голос доносился до Саймона из другого конца Вселенной.
Колокольня исчезла. Углы вокруг изменились, словно отраженные в разбитых зеркалах, и теперь Саймона окружали узкие башни Асу’а. Они горели, как горело тело короля, и крошились по мере того, как крошилось Время. Пять столетий ускользали в черную бездну. Ничего не останется, кроме пепла, камня и полнейшего триумфа Инелуки.
– Приди к нам, Король Бурь! – прокричал Прайрат. – Я открыл путь. Слова Развоплощения выпустили силу мечей, и Время поворачивает вспять. История уничтожена! Мы напишем ее заново!
Элиас судорожно извивался и продолжал расти, словно то, что его наполняло, было слишком большим для любой смертной формы и теперь растягивало его, пока он не лопнет. На лбу у короля появилось подобие оленьих рогов, глаза превратились в ямы плавившегося алого металла. Его очертания мерцали, тени постоянно смещались, не позволяя оценить его истинную форму. Руки короля стали расходиться в стороны. Одна сжимала ускользавшее пятно пустоты, которое ранее было Скорбью; другая вытянулась с разведенными пальцами, черными, как обгоревшие палки. Янтарный свет вспыхивал на складках одеяния.
Существо замерло, мерцая и меняясь. Оно казалось уставшим, как бабочка, только родившаяся из кокона.
Прайрат отступил на шаг и отвернул лицо.
– Я сделал то, что ты просил, Великий. – Самодовольная усмешка исчезла: алхимик добровольно открыл дверь, но то, что в нее вошло, потрясло даже Прайрата. Он сделал глубокий вдох, и Саймону показалось, что священник нашел в себе новые силы. На его лице появилось беспощадное выражение. – Час настал, но не твой час, а