Баталист. Территория команчей

Напуганные аудитами, которые висели над ними как дамоклов меч, и мучимые угрызениями совести, бухгалтеры «Торреспаньи» отчитывались перед чиновниками, не разбиравшимися ни в журналистике, ни в телевидении, предпочитая липовые обоснования правдивым объяснениям. Им было все равно, что на войне можно передвигаться, только раздавая деньги направо и налево, не имея ни возможности, ни времени, ни желания ходить и выпрашивать у всех счета. Под бомбами жизнь идет вовсе не так, как обычно: нет стоянок такси, телефонов, горячей воды, заправочных станций. Магазины закрыты, светофоры не работают, полиции не видно, и в тебя стреляют. Могут содрать пять тысяч дуро за десять километров[226], если водителю придется везти тебя по району, контролируемому снайперами; банка консервов стоит тысячу или даже две тысячи песет, килограмм дров зимой – двести немецких марок. Если во время войны ты хочешь передвигаться по стране и работать, у тебя нет другого выбора: приходится иметь дело с торговцами черного рынка и прочим сбродом. Даешь взятку – становишься вхож на черный рынок, берешь напрокат украденную машину или угоняешь ее сам. Но попробуй объяснить это канцелярской крысе – чиновнику, который только и думает о том, как бы ему ровно в шесть уйти с работы, чтобы посмотреть футбольный матч. Поэтому, чтобы упростить бумажную работу, Барлес всегда приносил с собой целую пачку пустых бланков, куда был готов вписать что угодно – лишь бы не спорить. «Вам нужны квитанции, верно? Вот они, держите». И однажды, чтобы не все чеки были заполнены одним почерком, он попросил свою девятилетнюю племянницу написать на липовом сербохорватском языке: «Оплата такси Сараево – Сплит – Кольменар-Бьехо»[227] или что-то в этом духе. И подпись – Радован Милошевич Туджман[228]. Начальству было все равно, лишь бы была правильно заполненная бумажка, которой можно прикрыть свою задницу. Забаррикадировавшись в кабинетах и отгородившись от той реальной жизни, где шли бои, эти бумагомаратели считали свою работу успешной, если им удавалось сократить на тысячу дуро смету на общую сумму в два-три миллиона песет. Руководство предпочитало тратить деньги на освещение избирательных кампаний, нанимать на работу грудастых красоток, заказывать программы футурологам, финансировать передачи «Кто знает где?» или «Кодекс номер один» какого-то типа по имени Реверте

[229].

Дойдя до хутора, Барлес увидел хозяина, стоявшего за оградой. Это был смуглый коренастый хорват, которого ему уже довелось видеть утром: тогда тот спорил с солдатами, категорически отказываясь покидать свое хозяйство. Сейчас он с тревогой смотрел на мост и дорогу к нему.

– Ситуация плохо? – спросил он у Барлеса на ломаном английском.

– Плохо, – ответил журналист. – Биело-Поле капут. Я бы на вашем месте забирал семью и убирался.

Из-под ограды на Барлеса смотрели две чумазые мордашки: два белобрысых мальчика лет шести и восьми. В глубине двора, рядом с двумя коровами и старым, покрытым ржавчиной трактором, стояла молодая крестьянка, с такими же светлыми волосами, как у детей; на крыльце дома сидела старуха.

Барлес остановился у ограды и протянул хорвату сигарету. На самом деле он сам не курил, но у него всегда было рассовано по карманам пиджака все, что могло рано или поздно пригодиться, чтобы растопить лед: фонарик, блокнот, ручки, карта, аккредитации журналиста от трех воюющих сторон и от ООН, паспорт, доллары, немецкие марки, аспирин, складной швейцарский нож, спички, упакованные в презерватив, таблетки для дезинфекции воды, диктофон, аптечка, поливитамины «Фарматон комплекс», резиновый жгут на случай кровотечения, радиоприемник «Сони» и, наконец, пачка сигарет «Мальборо» – угощать собеседников. Хозяин дома поблагодарил его кивком и, забирая сигарету, невольно коснулся руки журналиста – Барлес почувствовал, какие у него шершавые пальцы. От крестьянина пахло потом и землей.

– Много забота. – Выдохнув дым, тот показал на детей. – Много проблема.

В нескольких словах отец семейства описал Барлесу ситуацию: он не собирался покидать свое хозяйство, потому что не без основания полагал, что в отсутствие хозяев его хутор могут разграбить или просто поджечь. Двадцать лет ему пришлось работать в Германии, чтобы наконец вложить в хутор все свои сбережения. Какое-то время ему удавалось держаться в стороне от текущих событий: его родиной был клочок земли, который его кормил. Но теперь война постучалась и в его дом. В этом человеке боролись страх за свою семью и опасения потерять все нажитое и превратиться в одного из тысяч беженцев, которые теперь скитались по Центральной Боснии.

– Не верить, что «хавэо» когда-нибудь уходить, – подвел он итог разговору. Потом погладил по голове одного из детей. – Думать, мусульмане сюда дойти?

Барлес пожал плечами:

– Если мост не взорвут, то дойдут.

– А если взорвут?

– Тогда, наверное, нет, но, может быть, и да.