Баталист. Территория команчей

– А ты почему здесь? – в шутку спросил его Барлес той ночью в холле вуковарской гостиницы «Дунай».

– Потому что мне здесь нравится, – скромно ответил Хервасио вполголоса.

Хервасио Санчес был не просто хорошим человеком, он еще был отличным военным фотокорреспондентом. В последнее время ему часто доводилось работать в паре с Альфонсо Армадой из «Эль Паис», парнем в круглых очках, успешным драматургом, который попал в Сараево в качестве замены, но так пристрастился к жизни военного репортера, что его уже было не остановить. Они всегда и везде ходили вместе, как Эрнандес и Фернандес.[239]

Вспомнив Хервасио, Барлес невольно улыбнулся. Однако, если говорить о Вуковаре в целом, поводов для улыбок там было немного. От тех хорватских солдат, что прятались с ними в туалете, не осталось ничего, кроме кадров кинохроники, снятой Маркесом и теперь хранившейся в архиве «Торреспаньи». Захватив город, сербы прикончили всех пленных призывного возраста, включая Грюбера. Грюбер был командиром части, стоявшей в Борово-Населье, где Маркес с Барлесом обычно останавливались во время боев, потому что на этих позициях им разрешалось свободно передвигаться. Однажды Грюбер организовал контратаку с целью захвата соседнего здания, причем даже подгадал так, чтобы был хороший свет. И хотя контратака провалилась, Барлесу и Маркесу удалось добежать до разбитой сербской бронетехники и заснять лежавшие там трупы федеральных солдат, прежде чем другие – живые – заставили их отступить на прежние позиции. Майору Грюберу было двадцать четыре года, он был несколько раз ранен; последние дни своей жизни он с пробитыми в нескольких местах легкими и ампутированной ступней вместе с сотнями других бойцов провел в подвале госпиталя. А оборонительный периметр постепенно сокращался. Когда сербы ворвались в госпиталь, Грюбера, как и многих других, выволокли на улицу и прикончили выстрелом в затылок. Все они – и Грюбер, и парни из Борово-Населья, Мате и Мирко-Босниец, и с ними Радо, невысокий блондин, влюбившийся в переводчицу Ядранку, – теперь лежали в общих могилах где-то в кукурузных полях.

Та самая Ядранка, предмет платонической любви Радо, теперь сидела в «ниссане», слушала радио и записывала последние новости. Когда Барлес открыл дверцу, Ядранка посмотрела на него с беспокойством. Интересно, вспоминает ли и она Грюбера и остальных ребят из Вуковара. Барлес полагал, что да, хотя Ядранка избегала разговоров о тех событиях, будто хотела забыть их как страшный сон. Война для Ядранки началась с крещения огнем в Вуковаре, когда она еще была ярой патриоткой, но патриотизм скоро угас: она разочаровалась в политике и войне, а также в ее кукловодах – мужчинах и женщинах, которые тянули за ниточки, управляя тем и другим. В девяносто втором году, уйдя с влиятельной официальной должности в правительстве Туджмана, Ядранка вернулась на свое прежнее место преподавателя испанского и каталанского в Загребском университете. Эту работу она совмещала с переводами для посольства Испании, лишь в редких случаях возвращаясь на фронт ради работы с Барлесом и Маркесом за сто тридцать долларов в день. Журналистов и переводчицу связывали особые отношения: в конце концов, вместе с ними она три года назад и увидела войну своими глазами, исколесив всю Хорватию от Петрини до Осиека, от Вуковара до Пакраца; ее послужной список профессиональной переводчицы был связан с самыми жестокими битвами между югославскими федералистами и хорватскими националистами в те лето и осень девяносто первого. Ядранка была смуглая, крупная и миловидная, в волосах ее серебрилась преждевременная седина, доставшаяся ей, как она утверждала, на память о тех днях, когда она работала с Маркесом и Барлесом. Коррида вызывала у нее отвращение – она считала испанцев кровожадными, что в устах человека из Хорватии звучало очень смешно.

– Все плохо, – сообщила Ядранка, выключая радио.

– Я уже понял.

– Армия боснийцев продвигается в сторону Черно-Поля. Если они туда доберутся, дорога нам будет отрезана.

Барлес выругался громко и отчетливо. Это были отвратительные новости: если мусульмане отсекут пути к отступлению, вырваться отсюда будет сложно. Особенно Ядранке – с ее фамилией Врсаловиц будет просто невозможно пройти контрольный пункт боснийцев, несмотря на ее аккредитацию, выданную ООН.

– Прямо как в Ясеноваце, – пробормотал Барлес.

– Как в Ясеноваце, – повторила за ним Ядранка, нервно улыбаясь.

Года два назад, когда сербские танки уже почти взяли в клещи Дубицу, им удалось вырваться из ловушки, поддав газу и проскочив там, где кольцо окружения замкнулось спустя десять минут. Перед тем как они уехали из Дубицы, Барлес успел зайти в уже горящую церковь и вынести два православных требника XVIII века и небольшое изображение святого Николая на холсте, который он наспех вырезал из рамы своим складным швейцарским ножом

– Это все сгорело бы в любом случае, – сказал Барлес.