Баталист. Территория команчей

Прежде чем снова ступить в воду, он взял монету – одну из тех, что разложил на сухом стволе, – и сунул ее под язык. Потом, зайдя в воду по пояс, оглянулся и посмотрел, как его следы на прибрежных камнях исчезают, высыхая под утренним солнцем, словно последние мазки на завершенной картине.

Фольк не обращал внимания на приступ боли. Он плыл сосредоточенно, собранно, уходя все дальше в море, в хорошем ритме, точно рассчитывая движения по прямой линии, рассекавшей полукруг бухты на две равные половины. Во рту он чувствовал соленую горечь морской воды и терпкий привкус медной монеты, захваченной им для Харона. Он думал о том, что ждет его дальше, когда останутся позади триста метров.

Ла-Навата, декабрь 2005 г.

Территория команчей

Хосе Луису Маркесу[135],

Мигелю Хилю Морено[136]

,

Хулио Фуэнтесу[137],

посвящается

Правдивая история войны никогда не бывает нравственной. Она не наставляет, не поощряет добродетель, не предлагает моделей правильного человеческого поведения и не удерживает людей от того, что они делали всегда. Если история кажется вам нравственной, не верьте ей.

Тим О'Брайен. «То, что они несли»[138]

I. Мост в Биело-Поле

Встав на колени в канаве, Маркес сначала навел фокус на нос убитого и только потом дал общий план. Щуря левый глаз, правым он приник к видоискателю своего «бетакама». Из зажатой в углу рта сигареты тянулся дым. Маркес предпочитал по возможности начинать со статичного крупного плана и уж потом дать общий, а этот мертвый был совершенно неподвижен. На самом деле нет ничего более неподвижного, чем покойник. Когда нужно было снять мертвеца, Маркес всегда сначала фокусировал камеру на его носу. Привычка как привычка – так, например, гримерши в студии начинают наносить макияж с одной и той же брови. В «Торреспанье» хорошо знали[139]

эти крупные планы Маркеса; работая с его кадрами, видеомонтажеры, обычно молчаливые и циничные, как старые шлюхи, показывали друг другу его материал: «Ты это видел?!» А редакторы-практиканты молчали и бледнели: у мертвых не всегда есть носы.

У этого убитого нос был; Барлес перевел взгляд с Маркеса на покойника и присмотрелся. Тот лежал на спине в канаве, в каких-то пятидесяти метрах от моста. Репортеры не видели, как он погиб: когда они приехали, он уже лежал там. Но если навскидку, наверное, смерть наступила часа три-четыре назад при минометном обстреле с другого берега реки; за поворотом дороги среди деревьев горело Биело-Поле[140] и периодически раздавались выстрелы. «Хавэо»[141], молодой хорватский солдат, светловолосый, высокий, с полуоткрытыми глазами. Лицо и камуфляж присыпаны светлой пылью. Барлес поморщился: от разрывов снарядов поднимаются клубы пыли, и, когда тебя убьет, она покрывает все тело, ведь никому не придет в голову отряхивать труп. От взрывов во все стороны разлетаются грязь, щебенка и осколки, а потом тебя убивают и ты остаешься, как этот хорватский солдат, один-одинешенек в придорожной канаве у моста Биело-Поля. Потому что мертвые не только неподвижны, но и бесконечно одиноки, а нет ничего более одинокого, чем покойник. Так думал Барлес, пока Маркес заканчивал снимать свой крупный план.

Барлес сделал несколько шагов в сторону моста. Пейзаж был бы благостным, если бы не горевшие крыши домов среди деревьев за рекой и не черная дымовая завеса, застилавшая землю и небо. На этом берегу был косогор, который спускался к кромке леса; слева заболоченные поля и метрах в ста от них изгиб дороги и хутор, где репортеры оставили свой «ниссан». Что касается моста, он представлял собой старую металлическую конструкцию, чудом уцелевшую после трех лет войны. Обычно у таких мостов в основании две стальные арки. В детстве у Барлеса был похожий жестяной мостик, по которому бегал игрушечный электрический поезд.