Баталист. Территория команчей

Слезы мешали Маркесу наводить резкость, поэтому, когда у него на глазах из-под обломков доставали детей с размозженной головой, он не плакал, но потом часами сидел безмолвно в каком-нибудь углу. А Пако Кустодио[145] все же расплакался однажды в морге в Сараево, когда за один день увидел двадцать или тридцать убитых и полсотни раненых; он вдруг перестал снимать и разрыдался, хотя до этого продержался полтора месяца, глядя на все это с невозмутимым лицом. Потом Пако уехал в Мадрид, и вместо него прислали другого оператора, который, увидев, как ребенка разорвало в клочья снарядом, напился и сказал, что с него хватит. Поэтому Мигель де ла Фуэнте сам схватил «бетакам», и на его голову обрушился град из щебня и осколков, когда он занимался «шопингом» в Добрине – районе Сараево, где в тебя стреляли по дороге туда и обратно, а также все время, что ты находился там, и где стены разрушенных домов в лучшем случае защищали тебя по грудь. Мигель был сильным и выносливым человеком, как и Пако Кустодио; как и Хосеми Диас Хиль в Кувейте, Сальвадоре и Бухаресте или дель Висо в Бейруте, Кабуле, Хорремшехре или Манагуа. «Всем им стойкости не занимать, но Маркес – самый несгибаемый», – думал Барлес, глядя, как к нему подходит прихрамывающий оператор. Маркес хромал уже пятнадцать лет, с тех пор как, работая с Мигелем де ла Куадрой[146] под Асмэрой, безлунной ночью сорвался в пропасть вместе с двумя эритрейцами. Два партизана погибли, а Маркес пролежал полгода в больнице, наполовину парализованный, не мог пошевелить ногами и ходил под себя, потому что от падения позвонки у него стучали как погремушка. И хотя никто уже не верил в его выздоровление, он все-таки выкарабкался. Теперь, когда он появлялся в редакции, люди расступались и молча смотрели на него не потому, что Маркес вернулся с войны, а потому, что его кадры были настоящей войной.

– Не вышло у меня снять взрыв.

– Видел.

– Слишком далеко.

– Уж лучше слишком далеко, чем слишком близко.

То был один из основных принципов их ремесла, наряду с «лучше тебя, чем меня». Маркес задумчиво кивнул. Извечная дилемма территории команчей: «слишком далеко» не дает возможности получить нужный материал, а «слишком близко» может навсегда лишить возможности рассказать о том, что видел. И когда занимаешься «шопингом» под минометным огнем, снаряды падают не просто слишком близко, а прямо на голову. Маркес положил камеру на землю и присел на корточки рядом с Барлесом; прищурившись, он разглядывал мост. Маркес раздражался, если Барлес или кто-нибудь еще лез в кадр, когда он, Маркес, снимал детей, погибших под обломками домов, хотя и сам иногда не выдерживал и, отложив камеру, принимался разбирать завалы, но только если у него было уже достаточно материала на полторы минуты в теленовостях. Маркес был небольшого роста, крепко сбитый блондин с ясными глазами, и девушки считали его привлекательным. Поговаривали, что во время бомбардировки Багдада он переспал с Крошкой Родисио[147], но это была полная чушь; во время обстрела и с камерой в руках Маркес не заметил бы и прекрасных глаз Орианы Фаллачи

[148] в ее лучшие годы – во время событий в Мексике, в Сайгоне и так далее. А Крошке Родисио до Орианы Фаллачи далеко.

– Мне нужен этот мост, – произнес Маркес; голос у него был хриплый, дребезжащий, как у старой птицы-трещотки.

Мост этот был нужен им обоим, но Маркесу особенно. Поэтому они тут и торчали, вместо того чтобы убраться подобру-поздорову, как все остальные, хотя время поджимало: до второго выпуска теленовостей меньше трех часов, а еще как минимум пятьдесят минут по разбитым дорогам добираться до места трансляции. Но Маркес хотел заполучить этот мост, и он был упрямым типом. Он почти никогда не надевал ни бронежилет, ни шлем, потому что они мешали ему работать с камерой. Каждый день на эту тему у них были перебранки.

– Не то чтобы это меня сильно беспокоило, – увещевал Барлес, – но, если тебя убьют, я останусь без оператора.

В отместку Маркес заставлял его записывать подводку для репортажа в таких местах, где стоило больших усилий сосредоточиться и думать не о том, что может прилететь в следующий момент, а о микрофоне и словах, которые ты в него произносишь. «Мы находимся в… ба-ба-а-ах… Подожди, дай я сначала. Вот тут. Смотри-ка, перестали стрелять, ублюдки. Мы находимся в… ба-ба-а-ах… Получилось?» Три года назад в Борово-Населье Маркес заставил Барлеса стоять в полный рост у всех на виду целых пять минут в сотне метров от сербских позиций и повторять один и тот же текст трижды, хотя, как потом оказалось, все отлично записалось с первого раза. Ядранка, хорватская переводчица, сфотографировала их на обратном пути: дорога, усыпанная обломками, на заднем плане развороченный сербский танк, недовольный Барлес спорит с Маркесом, а тот шагает с камерой на плече, давясь от смеха. Как бы то ни было, они любили работать вместе, им нравилась такая жизнь, у них было похожее чувство юмора: оба шутили грубовато и язвительно.