Батум

Трейниц (Сталину). Философией занимаетесь? Смешанное общество в Кединском переулке мы застали, полковник: манташевский паяльщик, другой без документа, подозрительный гимназист и философ. (Сталину.) Итак, с кем имею удовольствие разговаривать?

Сталин (указывая на разгром от обыска). Признаюсь, я этого удовольствия не испытываю.

Кякива (Трейницу). Господин полковник, покорнейше вас прошу, чтобы я с ним не разговаривал.

Трейниц. Что это значит?

Кякива. Язык у него такой резкий, он мне что-нибудь скажет, а я человек тихий…

Трейниц. Это глупости. (Сталину.) Будьте добры, скажите, вы не были девятого марта у здания Ардаганских казарм в толпе, произведшей беспорядки?

Сталин. Я вообще не был девятого марта в Батуме.

Трейниц. Гм… странно… мне показалось, что я вас видел. Впрочем, возможна ошибка. (Кякиве.

) А ты видел?

Кякива кивает головой.

Вот и он…

Сталин. Позвольте! Зачем же вы так верите с первого слова? Мало ли что ему могло померещиться? Ведь он же кривой на один глаз!

Кякива (грустно улыбнувшись). Я — кривой…

Трейниц. Так позвольте узнать, кто вы такой?

Сталин. Позвольте мне, в свою очередь, узнать, кто вы такой?

Трейниц. Извольте-с, извольте-с. Помощник начальника Кутаисского губернского жандармского управления полковник Трейниц. Владимир Эдуардович…

Сталин. Благодарю вас, дело не в фамилии, а я хочу узнать, чем вызвано это посещение мирной рабочей квартиры, где нет никаких преступников, полицией и жандармерией?

Трейниц. Оно вызвано тем, что наружность этих мирных квартир часто бывает обманчивой. Разрешите спросить, где вы остановились в Батуме?

Сталин. Я здесь остановился.

Трейниц (указывая на Дариспана). У него?

Канделаки.

Нет, у меня.

Трейниц. Ах, вы тоже здесь живете? Позвольте, а вы не жили на Пушкинской улице?

Канделаки. Жил и сюда переехал.

Трейниц. Часто квартиры меняете… (Сталину.) Итак, как ваша фамилия?

Сталин. Нижерадзе.

Трейниц. А имя и отчество?

Сталин. Илья Георгиевич.

Трейниц. Так.

Возвращаются околоточный и городовые, которые делали обыск в погребе.

Околоточный (полицеймейстеру). Ничего не обнаружено.

Трейниц. Ну, это так и следовало ожидать. (Сталину.) Да, простите, еще один вопрос… а впрочем, Иосиф Виссарионович, какие тут еще вопросы… Не надо. По-видимому, от занятий философией вы стали настолько рассеянны, что забыли свою настоящую фамилию?

Сталин.

Ваши многотрудные занятия и вас сделали рассеянным. Оказывается, вы меня знаете, а спрашиваете, как зовут.

Трейниц. Это шутка.

Сталин. Конечно, шутка. И я тоже пошутил. Какой же я Нижерадзе? Я даже такой фамилии никогда не слыхал.

Трейниц (полицеймейстеру). У вас все, полковник?

Полицеймейстер. Все.

Трейниц. Все четверо арестованы. (Арестованным.) Предупреждаю на всякий случай: чтобы в дороге без происшествий, конвой казачий. А они никаких шуток не признают.

Сталин. Мы тоже вовсе не склонны шутить. Это вы начали шутить.

Трейниц (жандармам). С Джугашвили глаз не спускать! Марш!

Темно.

Картина восьмая

Прошло более года. Жаркий летний день. Часть тюремного двора, в который выходят окна двух одиночек. Вход в канцелярию. Длинная сводчатая подворотня. Что происходит в подворотне, — из окон тюрьмы не видно. Во дворе появляются несколько уголовных с метлами. С уголовными — первый надзиратель.

Первый надзиратель. Подметайте, сволочи. И чтобы у меня соринки не было, а то вы все это у меня языком вылижете.

Уголовный. Как паркет будет!

Надзиратель уходит.

Пошел ты к чертовой матери вместе со своим губернатором!

Бросает метлу, садится на скамейку, делает затяжку, передает окурок другому уголовному, который начал подметать. Тот затягивается И передает третьему.

Сталин (появляется в окне за решеткой). Здорово.

Уголовный. А! Мое почтение.

Сталин. Какие новости?

Уголовный. Губернатор сегодня будет.

Сталин. Уже знаю.

Уголовный. Ишь ты как!

Сталин. Просьба есть.

Уголовный. Беспокойные вы, господа политические, ей-богу, не можете просто сидеть. То у вас просьбы, то протесты, то газеты вам подай! А у нас правило: сел — сиди!