Бедабеда

Марьяша, даже засыпая, улыбалась. Наверное, она представляла себе, как стучит хоккейной клюшкой в стену. А Настя не улыбалась. Людмила Никандровна как-то достала старый альбом и убедилась: Настина фирменная ухмылка, которая сообщала миру, что все идиоты и она не имеет с этими людьми ничего общего, появилась уже в четвертом классе. Девочка на фото делает вид, что вынуждена терпеть из последних сил.

Настя закрепила выработанную в раннем детстве ухмылку и пронесла ее через всю жизнь. Даже сейчас, сидя на кухне, она не могла стереть с лица гримасу, которая могла выражать недовольство, презрение, обиду, сарказм, а могла ровным счетом ничего не значить. Настя «наклеивала» на себя эту полуулыбку, защищаясь от всего мира и, наверное, от самой себя.

– Чего ты от меня ждешь? Поддержки? Одобрения? Благословения? Или правды? Может, я должна тебе сказать, что все будет хорошо? Или что твой избранник бросит жену, детей и вы будете жить долго и счастливо? Насть, я устала, правда. – Людмила Никандровна смотрела на дочь, которая, насупившись, драла заусенец на большом пальце, и чувствовала, что наконец разорвала с ней пуповину. Перед ней сидела малоприятная, говоря откровенно, странная женщина, побывавшая в браке, разведенная, мать шестилетней дочери, воспитанием которой не занималась.

Людмила Никандровна хотела привычно одернуть дочь – Настя всегда раздирала заусенцы до крови, – но не стала. Пусть дерет. Не горчицей же ей пальцы мазать, как иногда делают ненормальные мамаши, чтобы отучить ребенка сосать палец.

Настя, поймав взгляд матери, демонстративно сложила руки на коленях.

– Ты меня все равно никогда не понимала. – Дочь все же завела любимую пластинку. – У тебя все вокруг психи.

– А почему я должна тебя понимать? Да, я твоя мать, но к пониманию это не имеет никакого отношения. У нас могут быть разные взгляды на жизнь. Генетически взаимопонимание не передается. И да, ты права, все вокруг психи. Но благодаря тебе я утратила способность удивляться. Что у тебя случилось? Твой новый избранник зовет покорить Эверест? Хочет, чтобы ты стала доброй мачехой его детям? Он шизофреник? Маниакально-депрессивный психоз? Ну или как вариант, которого у тебя еще не было, – зануда, абсолютно адекватный, образованный молодой человек, со стабильной работой и расписанными планами на две пятилетки вперед?

– Я так и знала… – Настя опять принялась за заусенец и наконец оторвала его. Схватила салфетку, чтобы остановить кровь.

– Да, я могу только шутить. В этом мое спасение. Мне, ты не поверишь, тоже бывает плохо так, что выть хочется, как и всем людям. Может, тебя это удивит, никто не счастлив, но все как-то живут. Я нашла свою таблетку от депрессии – Марьяша, ее жизнь, забота о ней. И, конечно, моя работа. Мне жаль, что ты не в состоянии понять, насколько интересно работать, заниматься делом, которое любишь.

– Мам, скажи, а ты папу любила? – вдруг спросила Настя.

– О боже, дети задают этот вопрос лет в одиннадцать, двенадцать, а не в твоем возрасте. Нет, не любила, в твоем понимании. Не умирала от страсти, не теряла себя, не подстраивалась. И, откровенно говоря, твой отец не сделал ничего для того, чтобы вызвать у меня хотя бы чувство благодарности. Я любила бабу Нюсю, тебя, Нинку, Димдимыча, Витю, когда он был маленький. Твой отец… Мне с ним было весело, легко. Я была в него влюблена. Мне нравилось проводить с ним вечера – играть в карты, в шашки, в домино. Нравилось лежать на диване и читать. Смотреть кино – он всегда смешно комментировал игру актеров и сюжетные линии. Он умел меня рассмешить. Мне нравилось смотреть на него со спины – у него была очень красивая спина, широкие плечи. Но к любви это не имеет никакого отношения. Иногда я восхищалась его работой, талантом. Оказалось, этого недостаточно для семейной жизни. И для того, чтобы быть родителем. Возможно, нам как раз не хватило той самой любви, о которой ты говоришь.

– Я думала, мы ему мешали. То есть ты мешала. Работать. Не понимала его, не поддерживала.