Бег по краю

В один из зимних осенних вечеров Лидии Андреевне позвонили из милиции. «Нашли убийц», – мелькнуло у неё в голове. Попросили завтра прийти.

Она не спала почти всю ночь, снова и снова прокручивая, как затёртую киноленту, свою жизнь, то убыстряя просмотр, то замедляя, перескакивая с одного кадра на другой в нетерпении, силясь вспомнить то, что зарастало, как выжженное поле, неизвестно откуда принесёнными ветром семенами дикой травы, с редкими, заблудившимися средь неё прутиками кустарников… Утром на подгибающихся и дрожащих ногах, точно пьяная, пошла к следственному изолятору, спрятанному за высокой стеной из красного кирпича, ощерившейся по краю натянутой колючей проволокой. Её мотало из стороны в сторону и в душе она чувствовала подкатывающийся тошнотой страх и нежелание новой боли, делающей жизнь невыносимой, как у умирающего от онкологии. Она уже не хотела ничего знать, никаких страшных подробностей, она боялась их знать.

Следователь был новый, совсем не тот, с кем она общалась по делу Гриши. Он показался ей на редкость интеллигентным, взял осторожно её под руку и усадил в кожаное кресло.

– Вы только не волнуйтесь. Вам надо будет пройти опознание. Это ваша дочь? – он сунул ей фотографию.

На фотографии полулежала на диване Василиса с восковым лицом и смотрела на мать серыми пластмассовыми глазами. Белое, похожее на подвенечное, платье с рюшами Лидии Андреевне было незнакомо. На её ногах были одеты какие-то розовые колготки и белые незнакомые туфельки. Другой была и причёска у дочери: она никогда не заплетала волосы в косу, уложенную короной на голове…

Лидия Андреевна вздрогнула, как от кипятка, зажмурилась, тряхнула головой, решив, что стресс последних лет дал о себе знать и у неё начались галлюцинации. Но фотография не исчезла. Она по-прежнему была зажата в побелевших костяшках пальцев и леденила ладонь своей глянцевой поверхностью, раскатанной, будто лёд на тротуаре.

– Что это?

– Хотите успокоительного? – спросил следователь, ласково заглядывая в глаза, будто влюблённый мартовский кот. – Вам надо будет пройти опознание дочери в морге.

«Я, кажется, действительно сошла с ума», – подумала Лидия Андреевна.

Но оказалось, что с ума она не сошла и её похороненная дочь действительно лежала в морге судмедэкспертизы.

Следователь снова взял её под руку – и они пошли куда-то по полутёмным коридорам, петляющим то вправо, то влево, потом долго спускались в подвал по узким сбитым ступеням. Сердце бухало в груди, словно молот по наковальне. Опять возникло чувство ирреальности происходящего, что не покидало её в последние годы. Может быть, она всё-таки спит и никак не проснётся, впала в летаргию?

Наконец, следователь толкнул последнюю дверь – и они попали, видимо, в морг. Крепко держа Лидию Андреевну под руку, следователь подвёл её к столу, на котором лежала нарядно одетая кукла с лицом её дочери. Лидия Андреевна напряжённо всматривалась в родное лицо, чувствуя, что последние силы покидают её и она не в силах сделать больше ни шага вперёд. Перед ней была её похороненная и оплаканная Вася с жёлтым восковым лицом, смотрящая в потолок немигающими глазами. Лидия Андреевна сжалась вся в комок глины, поднятый у могилы, чтобы быть брошенным в яму, вырвала свою руку от следователя и шагнула к дочери. Провела стареющей ладонью по шёлковому лбу, но не почувствовала его ледяного холода, скользнула по шёлковой ткани на груди, чувствуя топорщившиеся под жабо окружности, – и вдруг Василиса запела: «О, одиночество, как твой характер крут, расчёркивая циркулем железным, так яростно ты замыкаешь круг…»

Лидия Андреевна вздрогнула, отдёрнула ладонь, чувствуя, что её давно упавшее в пятки сердце вот-вот поскачет по каменным ступеням ещё ниже, туда, откуда не бывает выхода никогда. Она вся покрылась холодной испариной, будто росой, осевшей к надвигающейся ночи, жмурясь и ощущая, что глаза стремительно застилает серая набежавшая туча, готовая разразиться сбивающим с ног ливнем. Поющий голос уплывал куда-то вдаль, унося за собой в поднебесье, туда, за облака, где вечное солнце, а одиночество горных вершин ощерилось острыми пиками так далеко внизу, что о нём можно только догадываться.

Очнулась она лежащей на жёсткой кушетке, застеленной холодной оранжевой клеёнкой. Первой её мыслью было, что тяжёлый, рваный сон, намертво придавивший её могильной плитой, продолжается, второй – что сон плавно перетёк в море её безумия: она и не заметила как. Но оказалось, что это был не сон.

Из газет: