Беги от любви

Моника обращает на меня уничтожающий взгляд:

– Я смогу.

Айза осматривает ее с головы до ног, как будто может судить о способностях по одежде.

– Ты вообще когда-нибудь работала с автомобилями?

– Я умею водить, – едва слышно говорит Моника, но мгновенно оживляется. – Но я обещаю, что быстро всему научусь. Мне очень надо. Пожалуйста.

Айза явно раздумывает, я это вижу. Только не это.

– Нельзя ей здесь работать, – выпаливаю я.

Не нужна она мне здесь. Работать с ней было бы сплошной пыткой. Моей она никогда не станет. Долго ли еще я смогу скрывать, что хочу обнимать ее, целовать, прикасаться к ней?

– У Моники тренировки по чирлидингу. Наверное, она от напряжения с ума сошла и теперь думает, что сможет работать в грязной автомастерской. Айза, она чирлидер, а не механик.

Айза отмахивается от меня:

– Не тебе указывать мне, кого можно, а кого нельзя нанимать на работу.

Это единственное место, где я могу скрыться от мыслей о Монике. А с ней здесь… Я указываю на белый кружевной топ:

– Айза, да ты посмотри на нее. Ей бы только кружева и модную одежду, а не машины и грязь. Да на ней написано – дива. Кроме того… – пора бить не в бровь, а в глаз, – У нее есть проблемы со здоровьем.

– Со мной все в порядке, – резко вставляет Моника. – Я не дива. А проблемы со здоровьем мешать не будут. Не слушайте его.

– Зачем тебе это?

Мне необходимо держаться от нее подальше. Айзу явно забавляет происходящее. Ее ухмылка, безусловно, указывает на то, что скоро моя жизнь станет еще сложнее.

– Ты и остальные ребята заявили, что я не смогу, но вы неправы, я это докажу. Послушайте, – говорит Моника Айзе, – если вы меня возьмете, то я буду работать бесплатно, пока не научусь.

Айза протягивает ей руку:

– Считай, что новая работа у тебя есть.

Проклятье! У меня только что появилась новая проблема.

Глава двадцать вторая

Моника

НЕНАВИЖУ ПРОПУСКАТЬ УРОКИ из-за инфузионной терапии, особенно тогда, когда я предпочла бы оказаться в школе. Но в эти выходные бал выпускников, а все тело ноет, поэтому врач решил, что мне нужно пройти лечение, пока боль не взяла надо мной верх.

И вот я сижу в больнице, жду, пока медсестры начнут тыкать в меня иголками.

В комнату заходит одна из них: на ярко накрашенных губах радостная улыбка, на топе гроздья черешни в тон помады.

– Как ты сегодня, Моника?

– Предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте, – говорю я.

Она от души смеется, будто я удачно пошутила. На стуле рядом мама, она морщит лоб и хмурит брови.

Мучительно видеть, как она переживает.

– Мам, иди на работу. У тебя через десять минут встреча с клиентом. Я уже тысячу раз через это проходила.

Держа сумку на коленях, мама лишь усаживается поудобнее.

– Я подожду, пока поставят капельницу. Ничего, если на пару минут опоздаю на встречу, – объясняет она.

У медсестры уже готов набор игл и трубок.

– Говорят, в эти выходные бал выпускников. У тебя пара и платье есть?

– Да, есть и то и другое.

– Как здо́рово!

Я пожимаю плечами:

– Наверное. – Я не говорю ей, что с парнем мы расстались, но тем не менее я иду с ним на бал, чтобы создать видимость отношений.

Продолжая болтовню, медсестра готовит капельницу. Самое противное, что сидеть мне здесь придется два часа. Зато потом воспаление и боль в суставах отступят, по крайней мере на время. Это радует.

Не радуют побочные эффекты remicade[17], который заливают мне в организм. В прошлый раз меня несколько дней рвало и болела голова. Да и спать постоянно хотелось – казалось, что энергии нет, глаза сами собой закрывались. Надеюсь, в этот раз такого не будет.

Медсестра вводит иглу в вену. Я отворачиваюсь, а мама наблюдает так внимательно, будто этот препарат излечит ее дочь. Но это неизлечимо. Как только мама уходит и лекарство начинает медленно капать мне в организм, я откидываюсь назад в большом кожаном больничном кресле и закрываю глаза. Когда я здесь, мне кажется, что я без лекарств не могу жить нормальной жизнью. Не понимаю, как можно, находясь в своем уме, принимать препараты, если необходимости в них нет. Как Трей.

Откинув голову, я представляю, что нахожусь где угодно, только не здесь.

– Не понимаю, как человек, который без лекарств даже двигается с трудом, хочет быть механиком.

Услышав голос Вика Салазара, я резко открываю глаза. Он стоит надо мной, уставился на капельницу с remicade. Уф!

– Что ты здесь делаешь?

– Решил составить тебе компанию, – говорит он, садясь на стул, с которого всего несколько минут назад встала мама.

– А как… я не… зачем ты здесь, Вик? Я же просила никому не говорить о моей болезни.

– Не парься. Я не проболтался.

Бросаю на него взгляд: со скрещенными на груди руками он похож на приставленного ко мне охранника.

– А разве ты не должен быть в школе? Как ты узнал, что я здесь? Как тебе удалось сюда пройти?

Он закатывает глаза:

– Ну да, я должен быть в школе. Меня вызвали в кабинет Финниган, и я слышал, как твоя мама звонила в отдел посещаемости сообщить, что ты сегодня в больнице на процедуре. Сюда меня пропустили, потому что я напомнил секретарю в приемной имя папы. Он вроде как до хрена сюда пожертвовал.