Беглец

— Китаезы, — ответил вместо Федора Николаевича Вениамин.

Переждав недоуменное молчание, Федор Николаевич продолжил излагать свою вычисленную и продуманную эпопею.

— Дружба тогда у нас с Китайской Народной Республикой была. По ошибке сюда вместо сельхозделегации делегацию врачей направили. Но они у нас тоже всем очень интересовались. На концерте художественной самодеятельности побывали. Очень хорошая самодеятельность у нас тогда была. Один старичок среди них находился, так он к Прасковье все время приглядывался. Потом взял за руку и лопочет что-то. Настойчиво так. Пришлось переводчика приглашать.

— Сволочь недобитая, — проворчал Вениамин и сплюнул.

— Кто? — заинтересовался Бова. — Старичок?

— Самое главное не перевел.

— Да ты-то откуда знаешь, что перевел, что не перевел? Никто теперь не знает, — возмутился Федор Николаевич.

— Ты не знаешь, и другие, что ль, не знают?

— Никто не знает, поскольку в китайском языке не разбираются. А в скором времени всё наперекосяк пошло.

— Что всё? — не унимался Бова.

— Прасковья через год померла, совхоз без неё сразу на дно пошел. Жизнь наша стала приобретать неопределенные очертания, а скоро и вовсе… Даже сумасшедший дом загнулся. Получается — тоже вестник был. Старичок этот.

— Что же такое он ей сказал? — спросил Зотов.

— Что-то, видать, сказал.

— Я этого вестника твоего гребаного в городе потом приловил, спрашиваю: «Что Прасковье сказал? Сама не своя баба стала. В жизни не плакала, а тут даже на вопросы отвечать не желает». Он — тыр-пыр, деваться некуда, раскололся. Я ему приложил, конечно, не удержался, — обнародовал Вениамин и свои воспоминания на ту же тему.

— Как это «приложил»? Старичку? — удивился Бова.

— Зачем? Старичок ни при чем. Помочь желал Прасковье. Он её лечиться в Китай приглашал. Обещал, обязательно вылечит. А этот козел приглашение не перевел. Я, говорит, приглашение частных лиц переводить не уполномочен. Ну, я и…

— Прошу эту версию всерьез не воспринимать. По причине неадекватности высказавшего её субъекта, — возмутился Федор Николаевич.

— Во загнул! Правду говорят — дурак завяжет, что и умный не развяжет.

— Ничего я не завязывал, — возмутился проснувшийся Ленчик.

— Это он про себя, — успокоил Ленчика Федор Николаевич.

— У нас здесь тоже, если что не так, в рубашки завязывали, — внесла свою лепту в разговор забытая было «покойница».

— Кого завязывали? — спросил напрочь выбитый из своей привычной колеи всезнающего и всё понимающего парапсихолога Бова.

— Кто под руку попадет, — объяснила Женщина.

— Сумасшедших, что ли? — не врубался Бова.

— Шурик из восьмой палаты всё время в рубашке находился. А как все поуехали, совсем смирный оказался. На двор только не выходил, боялся — назад не пустят, — объяснила Женщина.

— Ему что, назад хотелось? — удивился Бова.

— Всем хотелось. Так хорошо жить стали. Вольно. Мука только быстро закончилась.

— Тоже удивительный фактический материал, — подхватил её рассказ Федор Николаевич. — Имел возможность наблюдать, можно сказать, вплотную. Почти месяц без медицинского и обслуживающего персонала проживали. Один отец Дмитрий приходил. Крупу приносил и о Боге рассказывал.

— Им что Бог, что пирог, — проворчал Вениамин. — Из старого ума выжили, нового не нажили.

— Бога они очень даже понимали, — не согласился отец Дмитрий.

— Как? Как понимали? — спросил Зотов.

— Как дети. Одни со страхом, другие с любовью.

— Я его сколь разов тут видела, — улыбнулась Женщина.

— Кого?

— Так Бога. Вон там вот притулится и жалостливо так глядит.

— Катерина, может, ты взаправду померла? — на полном серьезе заинтересовался Вениамин.

— Кто его знает, может, и померла.

— Прямо вот так вот и видела? — спросил Бова.

— Как тебя.

— Это… В каком виде являлся? — продолжал тот расспрашивать.

— На главного врача похож маленько. Во всем белом. Лысина маленько. Глаза до-о-обрые.

— Говорил что-нибудь? — всё больше заинтересовывался Бова.

— Чего ему с нами говорить? Чего мы понимаем? Иногда вот так вот пальцем построжится, а глаза всё одно — до-о-обрые.

— Я сам брехать горазд, но с Богом ещё ни разу делов не имел, — позавидовал Вениамин.

— Каждому дано, но не каждый сподобится, — попробовал было объяснить отец Дмитрий.

— Не понял, — попросил объяснить Бова.

— Бог с каждым, не каждый с Богом.

— А как грехи перед смертью отпускают? Всем или за особую плату? — спросил у батюшки Зотов.

— Плата одна — в грехах покаяться без утайки, причастие с благодарностью принять. И ждать без ропота, когда окончательный срок подступит.

— Грехи все вспоминать, или самые-самые? — продолжал расспрашивать Зотов.

— Какие вспомнятся, самые и будут.

— А если такие, что и вспоминать неохота?

— Добровольное признание смягчает вину. У Бога всё, как у людей, — вмешался в их разговор Бова.

— Хочу покаяться в грехах. Можно? — недовольно поморщившись в сторону Бовы, спросил Зотов у священника.

Тому не дал ответить Вениамин: